Иногда, когда Стан остается на ночное дежурство в больнице, Ив заходит к Анне на улицу Эразма, дождавшись, пока она уложит детей. Она готовит ужин на двоих, и весь вечер они сидят обнявшись. Только Анна все время боится, вдруг проснется Карл и застанет их вот так.

Однажды Анна повела Ива в супружескую спальню, достала из шкафа три пыльных обувных коробки и отнесла их на кухню. В них сотни фотографий. Анна давным-давно не открывала коробки. А теперь развернула перед Ивом – и для Ива – всю свою жизнь.

Вот малышка в комбинезончике – Ив ее узнает, – хорошенько оттолкнувшись, взлетает на качелях в голубое небо, а вот совсем юная девочка-подросток танцует с любимым отцом. На этом снимке она в белом платье, сидит в лодке на каком‐то пруду в английском парке. Очень похоже на фотографии двадцатых годов. Ив узнает мужчину на веслах. Он тоже писатель. – Это не Гюг Леже с тобой в лодке? – Да, это он. Ты его знаешь?

– Немножко. Мне очень нравятся его книги, и у нас с ним один издатель.

– Мы были вместе целый год. И остались друзьями. Хочешь, я приглашу его на ужин?

Она роется в коробках, достает свои свадебные фотографии, рассматривает, объясняет, где кто. Анна, думает Ив, делает вместе с ним перечень всего, что готовится потерять. Как будто просит его подобрать слова, чтобы у нее хватило духу отказаться от того, что запечатлено на каждом снимке. Смотри, вот мое счастье, мой муж, мои дети, мой дом, мои родители, смотри! Все разложено тут, на кухонном столе, годы жизни в выцветающих красках, я отдаю их тебе, бросаю все ради тебя, любимый. Но что же, скажи, предлагаешь мне ты?

Анна боится, что “никогда не решится”. Чтобы уговорить себя, вспоминает о Джейн Биркин, Роми Шнайдер, других женщинах, по большей части актрисах, у которых в жизни было много значимых мужчин; “много жизней”, говорит Анна, как будто каждый мужчина считается за целую жизнь. Она ищет примеры, образцы, которые убедили бы ее в том, что и она имеет право. Поскольку это в порядке вещей.

Однако она сомневается. Однажды вечером, сидя в машине, говорит:

– Как я хотела бы решиться. И решусь. Хотя пока не знаю ни как, ни когда.

– Ты сама‐то себя слышишь? – смеется Ив. – Ты сказала: “никак, никогда”.

Анна слышит. Звучит двусмысленно. К вопросу о значении “не” и “ни” и о бессознательном.

Гюг и Ив

Я сомневаюсь, есть ли у меня лучший друг. Иногда просыпаюсь и не понимаю, сколько мне лет. Я поставил свои часы на десять минут вперед, чтобы никогда не опаздывать, но все время помню про эти лишние десять минут, а это все равно что их нет. Я хотел бы опубликовать книгу, озаглавленную “Заурядная книга”, в издательстве под названием “Из-под полы” и в серии “Последний разбор”, чтобы можно было сказать, что я напечатал из‐под полы заурядную книгу последнего разбора. Однажды меня бросила женщина, и я разрезал матрас пополам, чтобы не спать на том месте, где лежала она. Я вечно не могу найти ключи, когда спешу.

Я люблю спать на прохладной подушке. Я знал человека по фамилии Невой, который представлялся так:

“Невой. Как «не вой» без пробела”. Охотно бы наведался к чертовой матери. Я раз десять смотрел по телевизору, как на индонезийский берег обрушивается цунами. У меня есть кеды, кроссовки, скальники (два раза надевал), походные ботинки на шнурках, черные мокасины, черные туфли, шлепанцы, сандалии с подошвами из покрышек, желтые ласты. Я знаю, что мой самый любимый фильм не так уж хорош. Я часто думаю, что изменилось бы в мире, если бы меня не было.

Ив откладывает первую книгу Гюга Леже “Определение”. Череда из тысячи почти бессвязных фраз, которыми писатель набрасывает автопортрет. Гюг накануне вечером у себя дома пустил себе пулю в рот. Анна уехала на несколько дней в Берлин и, наверное, еще ничего не знает. Ив тотчас написал для “Либерасьон” небольшой некролог и через знакомого журналиста добился, чтобы его поместили в газету вместо другой, уже сверстанной в эту полосу статьи. Он говорил в нем, что последняя книга Гюга “Автолиз”, по сути, не была ни “заранее обнародованным завещанием”, ни этаким “очистительным средством, которое, как ожидали его друзья, раскрыло бы для него новую творческую стезю. Нет, «Автолиз», самое законченное его произведение, не нуждалось в черном прожекторе самоубийства и вовсе не обязательно предвещало его”.

Ужин, который Анна хотела устроить, не состоится, сегодняшний ее любовник так и не встретится со вчерашним. Но Ив все больше проникается дружеской симпатией к Гюгу, и даже смерть не помеха этой дружбе. Он перечитал все книги Гюга, стараясь узнать человека, которого любила Анна, и чувствует в его фразах некий сумрачный взгляд на жизнь. Особенно одна, заключительная фраза из “Определения” так и пронзила его: “Лучший день моей жизни, возможно, уже позади”. До встречи с Анной он и сам думал именно так: что лучший день его жизни уже позади. И он точно знает, что женщиной, из‐за которой Гюг разрезал пополам матрас, была Анна. Она как раз такая женщина, из‐за которой можно не пожалеть кровати.

Анна всегда хранила особое, более чем теплое отношение к Гюгу и однажды сказала ему: – Знай, Гюг, если что, ты всегда можешь пожить несколько дней у нас с мужем. Нас это не стеснит, в квартире есть гостевая комната.

После того разговора прошло два года, и как‐то вечером Гюг явился с чемоданом и позвонил им в дверь. Он поссорился со своей подругой и оказался на улице. Анна была в Нормандии, открыл ему Стан, который не знал, что сказать стоявшему на лестнице незнакомцу – Анна ничего не говорила ему ни о каком приглашении, а за это время успел родиться Карл, и гостевая комната превратилась в детскую. Стан впустил Гюга и позвонил Анне. А она по телефону объяснила бывшему возлюбленному, что ситуация изменилась. Гюг не обиделся и пошел ночевать в гостиницу, хотя Стан предлагал поставить ему раскладушку в своем кабинете.

Когда она рассказывала эту историю Иву, в ее голосе слышалась печаль. Она жалела, что отдалилась от Гюга: “а могли бы тогда узнать друг друга по‐новому, стать настоящими друзьями”. Но сказала она вот что: – Досадно. Если бы Гюг тогда остался ночевать у нас, между нами, глядишь, сложились бы другие отношения.

Ив рассмеялся – это прозвучало двусмысленно. Он знал, что Анна обычно называла секс “отношениями”.

Анна и Тома

Анна никогда не вела счет своим визитам к Ле Галю, зато считал он, и в этот раз вверху страницы стоит цифра 1000. Это