Шрифт:
Закладка:
Ее томит любовь, хочется сладкого, она грызет сушеный абрикос, потом еще один. И вдруг ее клонит в сон. Не дожидаясь Ромена, она ложится в постель. Да, радостно повторяет она про себя: она не виновата, она и оглянуться не успела. Миг – и Луиза уже спит.
Тома и Луиза
Четверг. Уже поздно. Последний пациент ушел, Тома держит “Монд” и горестно смотрит на дату. Завтра двадцать шесть лет со дня смерти Пьетты. На фотографии, которую он постоянно держит на столе, она, улыбающаяся, лежит на кровати, вокруг разбросаны исписанные листки бумаги. Она тут беременная на пятом месяце. Пройдет несколько недель – и она потеряет ребенка, а через год покончит с собой.
На обратной стороне снимка Тома когда‐то переписал строфу одной канцоны из Vita Nuova, синие чернила выцвели от времени:
Sì che volendo far come coloroche per vergogna celan lor mancanza,di fuor mostro allegranza,e dentro da lo core struggo e ploro.И я, как тот, кто головой поник,Скрывая взора скорбного смущенье,Вы радости волненьеЛишь видите – я скорбь таить привык[10].Есть книги, от которых исходит такой свет, что нам становится стыдно за убогую жизнь, с которой мы смиряемся, они призывают нас жить другой, более полной и мудрой. Книги такие сильные, что воодушевляют нас и придают решимости. Бывает достаточно и одной-единственной такой книги. Для Тома это Vita Nuova, в которой Данте оплакивает свою Беатриче. Эту книгу ему подарил один друг вскоре после смерти Пьетты. Только Тома не верит, что Пьетта ждет его в будущей жизни, и сомневается, что где‐то, в бесконечном множестве миров, как учит Льюис, существует благостная вселенная, где радостная Пьетта родила их сына.
Еще две фотографии в рамках стоят на столе: на первой, побольше, его дочки Алиса и Эстер, пяти и семи лет, сидят на маленьких пони, а рядом их мать. Бракоразводный процесс уже идет. На втором, черно-белом снимке – трое мужчин, двоих легко узнать, это Лакан и Барт. А между ними совсем молодой человек с черной густой шевелюрой – такая только у двадцатилетних и бывает; он улыбается, в руке у него толстая папка. Это Тома, неузнаваемый сегодня. Снимок сделала Пьетта в Коллеж де Франс в январе 1978 года. Кажется, тут изображены закадычные друзья, Лакан как будто бы смеется над какой‐то шуткой студента-психолога. Поэтому Тома и сохранил эту фотографию. Когда его спрашивают, кто это, он отвечает: “Это я с Жаком и Роланом”.
Тома еще из кабинета услышал, как открылись ворота, процокали по мощеному двору каблучки Луизы, и распахнул дверь, прежде чем она успела постучать. Он, может, предпочел бы не показывать каждый раз, как ему не терпится ее увидеть, но притворяться спокойным было бы еще хуже.
Увидев его на площадке, Луиза улыбается:
– А если бы это была не я?
– Твои шаги я не перепутаю ни с кем.
– Они будут звучать по‐другому, когда я притащу чемодан.
– Что ты хочешь сказать?
– Я собираюсь, как только наберусь мужества, поговорить с Роменом. Скажу, что хочу с ним расстаться. И про тебя скажу. Во мне что‐то сломалось, чего уже не склеить. Еще до того, как мы с тобой встретились. А ты все еще хочешь заполучить меня, сумасшедшую тетку с двумя детьми?
– Да.
– Я правда сумасшедшая, ты хоть знаешь?
Тома с улыбкой смотрит на Луизу:
– Мне сумасшедшая в самый раз. Всегда мечтал брать работу на дом.
Анна и Ив
С той вечеринки у Кристианы Анна не видела Ива. Он прислал ей свой последний текст – написанную в соавторстве театральную пьесу. И вот теперь у них свидание в бистро на улице Бельвиль.
Войдя, Анна ищет его глазами, находит и удивляется, что не узнала сразу. Ей казалось, что он выше ростом – дурацкая мысль, ведь он сидит! – представлялось, что он помоложе, она раньше не замечала, что у него такая залысина на лбу. Перед ним чашка кофе, он читает газету, но, завидев Анну, улыбается. На этот раз при встрече она не ощутила волнения, которое всегда охватывало ее прежде. Она и боялась этого всплеска эмоций, и ждала его, когда же ничего такого не произошло, она разом и огорчилась, и успокоилась.
Она садится. И тут же принимается критиковать диалоги и развитие действия в его пьесе и признается, что ей больше нравятся романы. В ответ Ив предлагает подарить ей свой первый роман: он живет совсем рядом, и кофе у него куда лучше, чем тут, – и Анна соглашается. Они встают, идут рядом, и то самое волнение, к восторгу Анны, захлестывает ее с новой силой.
Они проходят через современный, весь в зелени деревьев, квартал, поднимаются по лестнице, Ив открывает дверь в квартиру, просторную, приветливую, с высокими потолками, все выдает в ней жилище мужчины. Большая, залитая солнцем гостиная завалена самыми разными предметами: тут кинопроекторы, cкелет в цилиндре, скульптура из мореного дуба. Анна подходит к стеклянной стене и смотрит на Париж, где постепенно загораются огни: вот Сакре-Кёр, южнее Бобур, вдали торчит верхушка Эйфелевой башни. Ив извлекает из какой‐то картонной коробки книгу и протягивает ее Анне:
– Вот, нашел. Извини за беспорядок. Я только-только переехал.
– Тут так много места.
– Да. Слишком много для нас с дочерью.
– Ты снял эту квартиру?
– Нет, купил. У меня и так слишком много работодателей, чтобы заморачиваться еще и с договорами на жилье. Всегда лучше иметь свое. Средств у меня хватает.
Анна поражена: выходит, все возможно. А она‐то представляла себе тесную двухкомнатную квартирку в каком‐нибудь старом, обшарпанном доме, какая по карману человеку со скромным доходом или даже довольно стесненному в средствах. Ей хотелось, чтобы он оказался бедным и эта бедность исключала бы всякую мысль о серьезных отношениях, тогда у нее был бы предлог, она могла бы укоризненно сказать: “Какую жизнь ты предлагаешь мне и моим детям?”
– Я обещал тебе кофе. Пойдем туда.
Кухня в американском стиле. Анна невольно усмехается: они со Станом выбрали точно такую же и той же шведской фирмы.
Ив пропускает Анну вперед, вдыхает аромат ее духов. Она идет все медленнее. Позднее он поймет, что в минуты сильного напряжения Анна всегда замедляет шаг, словно вся ее энергия расходуется вмиг. А сейчас и вовсе удрученно замирает. Ив обнимает ее сзади, и она не отталкивает его руки, повинуется им. Он поворачивает и привлекает ее к себе,
