признавалась она, у нее был любовник, “дурак дураком”, который, когда видел ее голой, говорил: “Женщина – это прекрасно!” – и эти слова казались ей лучше любых излияний. Иву, наоборот, кажется, что это заезженный штамп, банальность, пошлость, достойная водилы-поэта или диванного романтика.

– Плевать. Мне нравится, и все. Это меня раскрепощает.

Однако же, когда сам Ив во время близости произносит, то ласково, то жестко, ее имя, она обмирает:

– Я люблю, когда ты зовешь меня Анной. Это меня заводит. Как будто слышу первый раз.

Бывает, она просит, чтобы он был с ней погрубее: “Кусай меня, бей”. Иву смешно, он старается ей угодить, видит, что у него получается, и входит в игру. Но может играть до известных пределов. Когда приходится уж слишком притворяться, он выдыхается и его желание тоже.

После оргазма, когда оба в полном изнеможении, они продолжают хотеть друг друга. Анна обхватывает шею Ива, Ив ласкает ее грудь, бедра, затылок и удивляется собственной ненасытности.

– Мои груди увяли, – вздыхает Анна. – Ты узнал их такими, как сейчас, а раньше они были куда лучше. Были… дерзкие. Именно дерзкие!

Он лижет ее соски, которые твердеют под его языком, покусывает, теребит их. Да, это не груди молоденькой девушки, и это его умиляет. Иной раз Анна блаженно засыпает, и тонкая улыбка застывает на ее губах.

В другой раз, когда Анна уже одевалась, Ив вдруг снова повалил ее на кровать, бесцеремонно раздвинул ноги и горячо поцеловал. Анна не противилась и смеялась. А когда Ив поднялся, сказала:

– Ну почему я не могу со Станом быть такой, как с тобой?

Сожаление было горьким и совершенно искренним. В самом деле, так было бы гораздо проще. Ив улыбнулся. Он прекрасно умел держать удар.

А еще Анна часто допытывается, как девчонка:

– За что ты меня любишь, Ив? За что ты так меня любишь?

Тут нет жеманства. Ей правда очень хочется, чтобы любовь, которую он к ней питает, придала ей какие‐то очертания, доказала ей, что она осязаемо существует, такая же плотная и весомая, как глиняный голем, который, в отличие от нее, не терзает себя сомнениями. Ей просто необходимы рядом другие люди. Она и сама себя называет растением-сапрофитом, пожизненным паразитом.

Когда Анна уходит, Ив любит побыть дома один, по инерции продолжая наслаждаться счастьем, которое только что вкусил. Все, что назначено на этот день – будь то деловая встреча или дружеская вечеринка, – он отменяет, ссылаясь на занятость или на мигрень. Чтобы никто и ничто не могло заглушить еще звучащую в нем мелодию, замутнить оставленный ею цвет.

Анна и Луиза

Шерстяной свитер – двести евро, черный шарф из простого хлопка – почти сто. Дорогущий бутик – Ив к таким не привык. До того, как в его в жизнь вторглась Анна, он не заглядывал в эти места, не то художественные салоны, не то галереи, где никогда не бывает много народа, где каждая юбка, каждое платье, каждое пальто на плечиках представлено одним-единственным экземпляром, да и размер зачастую всего один, но подходящий чуть ли не всем клиенткам. Кроме всего прочего – признак высшей элегантности, – вся эта одежда никогда не выглядит новой.

– Да нет, смотри, это совсем не дорого, – возражает Анна, – тут распродажа, все за полцены.

У Анны маниакальная страсть к одежкам. Она всегда неукоснительно следует моде, ловко в ней ориентируется, умело сочетает разные веяния. Ив рядом с ней портит картинку – в своих походных ботинках и стареньком дафлкоте. Она бы с удовольствием одела его с ног до головы “по последнему писку”, превратила в стильного мужчину. И понемногу он уже поддается ее влиянию: стал носить изящные туфли, темные рубашки, брюки с защипами. Бесстыдный нарциссизм Анны в модном бутике не столько раздражает, сколько забавляет Ива. Он догадывается, что она хочет проверить, насколько он готов мириться с этим ее пристрастием, которое она называет “тягой к эстетике” и от которого совершенно не собирается избавляться.

Анна хочет нравиться, нравиться всегда: сегодня и потом, когда время будет стараться состарить ее. Она восхищается женщинами, которые не сдаются и в шестьдесят лет продолжают сопротивляться возмутительному натиску возраста. И ей совсем не кажется смешным желание до конца жизни оставаться двадцатилетней. Она предельно бдительна. Однажды на улице Оберкампф они с Ивом, гуляя под ручку, встретили какую‐то его знакомую. Еще довольно молодую, очень стройную, со спортивной осанкой женщину. И вдруг – прямое солнце так жестоко! – на ярком свету и под определенным углом ее белая кожа стала похожа на хрупкий древний пергамент. Анна вздрогнула. И не успели они проститься с этой знакомой, как она ринулась покупать себе увлажняющий крем.

Как‐то раз, когда ей было некогда подниматься к Иву и она не хотела “секса в спешке, за пять минут”, он сам спустился и сел к ней в машину. Она предложила выпить по чашке кофе в ближайшем кафе. Но сначала вынула карминовую помаду, намазала нижнюю губу, сжала губы, чтобы распределить помаду, посмотрела на результат в зеркале заднего вида. А потом спросила Ива: – Хочешь, я и глаза накрашу?

Он ответил, что все превосходно, а она добавила:

– Роми Шнайдер красилась, когда муж приглашал ее куда‐нибудь пойти, даже если в ресторанчик у них внизу.

Зеркала – очень важная вещь. У Ива их три: одно, большое, на камине в гостиной, второе, маленькое, в ванной над раковиной и третье, последнее, во весь рост, на створке платяного шкафа в спальне. Перед уходом Анна смотрится во все три, и у каждого своя роль. Сначала в ванной подробно рассматривает все по частям, потом в спальне выверяет силуэт и, наконец, в гостиной переходит к генеральной инспекции.

Ив задумывается, не разлучит ли их когда‐нибудь ее кокетство. Впрочем, отец Анны прав: мы любим за несовершенство. Ив это знает по опыту: у него дома есть настенный светильник, который он когда‐то заказал знакомому скульптору. Сначала, получив заказ, он был разочарован. Не то чтобы светильник ему не понравился, но он ожидал другого. Однако сегодня он полюбил эту вещь. Она не встроилась в стену, а всегда выделяется как что‐то особенное. Вот и женщина не должна сливаться с фоном. Хотя Анна – что угодно, только не настенное украшение.

Анна колеблется, какое платье взять: розовое с зеленым, короткое, в ярком стиле Куррежа семидесятых годов или серое с красным, подлиннее и более солидное. Рядом с ней ту же дилемму решает белокурая женщина.

– Оно очень красивое, – говорит Анна, примерив короткое платье, – но я не смогу надевать его на работу, никогда не рискну появиться в нем на людях.

– Тогда его беру я! – довольно смеется Луиза. – Буду носить его в суде под длинной черной мантией.

Анна