шерсть. Щенки их, называемые «копанцами», в апреле «норниками», потом в июне подрастают, хотя еще отец и мать их остаются по-прежнему безобразно голыми. В августе являются и отец, и мать, и сами щенки-норники уже «крестоватиками» — с серой спиной, пересеченной крестообразно серыми же полосами на загривке, идущими над лопатки. В октябре, на короткое время, крестоватики превращаются в голубцов-чалков одноцветно-серых (дымчатых); затем в ноябре называются «недопесок-впробель», и только около Николина дня (в декабре) являются они настоящими песцами (рослопесцами) с совершенно уже белой шерстью на всю зиму. До того песец все еще был «недопесок», не дошлый, не поспелый, «недолис». Голубые песцы вообще редкость в природе и потому особенно дороги; в Мезенской тундре они не попадаются, а живут почти исключительно на Новой Земле, равно как и на Колгуеве; относятся и белые песцы на льдах, на которые они набегают. Голубые песцы подвержены тем же изменениям в шерсти, с той только разницей, что они голубеют по всем частям тела, когда спина еще остается серой. Академик Лепехин, разбирая сходство песца с лисицей, говорит, между прочим, следующее: «Я держал песца с лисицами в одном амбаре; лисицы между собой вязалися; напротив того, с песцом никакого союза приметить не мог».

Сверкая на солнышке белой шерсткой и резко отливая ее от окрестного снега, бойко бежит песец за добычей один, редко вдвоем; пушистый хвост его заметает след. На всем пути не попалось ему ни одной кулемки, ни одной западни: видно, добежать ему до озера и вытащить оттуда рыбу на лапке. Видно, и опять ему придется бежать тем же путем не один раз вперед и обратно. Поднявши голову, песец продолжает бежать все вперед. Повертывая по временам головой и обнюхивая окрестный воздух, зверек настораживает круглые свои уши, дрожит весь и вдруг припадает к снегу. Видно, донесла струя воздуха до чуткого носа его незнакомый, враждебный запах человека. Зоркие глаза его тоже не обманывают: из лесу показался мезенец верхом на лошади и с ружьем. Зверек не верит близости несчастья, не возвращается назад, а, приподнявшись, продолжает бежать прежним путем все вперед, по-прежнему сверкая на солнышке серебристой, соблазнительной шкуркой. Человек между тем, зная обычаи зверька, старается его облукавить: всякий раз, когда бегущий зверек оглянется, он повертывает лошадь в сторону и как-будто едет мимо. Зверек простодушно верит человеку, начинает бежать заметно тише, как бы старается отдохнуть и, наконец, совсем припадает на снег и не встает во все время, пока враг его делает на лошади круги все больше и больше, все ближе и ближе, на расстояние ружейного выстрела. Песец продолжает сидеть на одном месте, зорко выслеживая за кругами лошади, не сводя своих черненьких глаз с рокового места, и, наконец, окончательно прикурнет головкой в снег, закроет мордочку своими лапками, когда заприметит ружейное дуло: как будто потерявшись окончательно в надеждах, он не находит иного спасения и другого исходу. Пуля, пускаемая всегда верной и опытной рукой, попадает прямо в голову и подкидывает зверька в предсмертных судорогах на месте и перебрасывает с одной стороны на другую. Неподвижно распускается тогда его пушистый хвост по снегу, обагренному теплой красной кровью.

Здесь песец в явной и почти равной борьбе с человеком, который в то же время живится на его счет и другими путями, по большей части в тех случаях, когда зверь еще не вытравлен из норы. Обыкновенно, услышавши то же урканье, приставляют к норке капканы — железные западни, в которых зверь ломает лапу, но уже не вытаскивает ее назад; также ставятся черканы — доска с дырой, в которую мог бы пролезть песец; по бокам дыры — захабы (планки), сделанные для того, чтобы в них входила лопатка. К лопатке этой приделывается тетива от креневого (деревянного) лука, помещаемого обыкновенно внизу доски или собственно черкана. Зверь, выходя из норы, обыкновенно должен просунуть голову в отверстие черкана и в то же время наступает на лук, который спускает тетиву, а затем и прикрепленную к нему лопатку на отверстие: таким образом лопатка эта придавливает шею, середину туловища, зад зверя. Черканы теперь оставляют, заменяя их по большей части капканами, на том основании, как говорят поморы, «что иные-де черканы по неделе живут, а зверь лукавит, не лезет: хитер стал, хоть и смел от природы». Раз облукавленный и уцелевший, зверь охочь поддаваться ловушкам. В черканах песцам сжимается голова или схватывается середина туловища. Наконец ставят кулемяки — бревно на двух кольях, падающее и давящее с той разницей, что песцовые делаются ящиком, чтобы сохранить попавшегося зверя от его же собрата — песца, который может прийти сюда и съесть несчастного без дальних опасений.

Зайцев, которых так много по тундре, ловят обыкновенно на петлю, сделанную из белых тонких, но крепких ниток. Петлю эту вешают на приподнятый очап и наставляют его на тропе, которую прокладывают зайцы. Днем зверь убегает назад, при виде петли, зато ночью всегда попадает в нее. При этом очап поднимается вместе с зайцем и таким образом давит его до смерти. Случается, конечно, нередко, что иные зайцы срываются и убегают вместе с гнилой петлей.

Теми же снарядами, как песцов, ловят и лисиц (canis vulpes, она же хвостунья), которые тоже выкапывают себе норы и с тою же целью, чтобы кидать там щенят. Лисица мечет их обыкновенно слепыми и уходит из норы за пищей, оставляя щенят своих на произвол судьбы. Большей частью удел их таков: позднею весною отыскивают эти норы промышленники по чутью собак или по личным приметам; нору разламывают шестами или, затыкая палками все отверстия ее, выкуривают потом дымом сначала самок-матерей и крючьями уже вытаскивают потом самых щенят, лисьих или песцовых. Способ выкуривания особенно вреден потому, как известно, что ни песец, ни лисица в окуренную нору раньше десяти лет не вернутся — обстоятельство, заставляющее их уходить дальше из Мезенской тундры.

Вытащенным щенятам (иногда штук по 12 из одной норы) надламывают одну ногу и воспитывают их потом в избах, сначала на молоке, потом на кусках оленьего мяса или рыбы. Нередко они околевают от чаду и духоты, нередко перегрызают друг другу горло, чтобы освободиться из плена, нередко убегают, и с переломленной ногой, в лес, улучив первый благоприятствующий случай. Большей частью доживают они до той поры, когда хозяину придет пора пустить их в дело (обыкновенно в октябре). Тогда, строго наблюдавший за ними до той поры хозяин, обыкновенно наступает ногой на сердце каждой лисицы поочередно и имеет затем непопорченную мягкую пушнину, которую легко может