до истощения сил или спасаться в ближних реках или озерах, которые они легко переплывают. Олень заходит туда по самую шею и стоит тут иногда по целым суткам, и это единственное спасение их. Человеку-хозяину опять-таки решительно нет никакого дела до того: пусть ноют и гноятся у оленей копыта после гололедицы, — бьет в голову, когда она, после вымочивших ее дождей, замерзает от мгновенно-закрутившихся холодов; пусть прибегают и режут оленьи стада медведи и волки — человек-сторож покрутит головой, опять пересчитает стадо, опять не досчитается, но помочь ни в том, ни в другом случае не может. С этими обоими врагами олень старается расправиться сам. Медведя он бодает рогами, волка бьет копытом так, что тот падает оглушенным, но совершенно бессилен с оводом. Этот кладет на спину яйцо, из которого выползает личинка, внедряющаяся в шкуру. Здесь олень питает ее, претерпевая ужасные муки, затем, чтобы на свою же голову воспитать куколку, из которой снова вылетает молодой враг на все будущее лето. Здесь для него человек не только бесполезен, но и совершенно бессилен. Виноват он в другом: не выдумал мер устранять ту повсеместную распространенность повальных болезней всякого рода и особенно сибирской язвы, которая, проходя из конца в конец тундры, словно вихрем валит с ног все стада оленьи, и уже не поднимает их вовеки. Целыми десятками лет приготовляется потом новое население для тундры, через пятнадцать лет достигающее только половинного количества против прежнего, несмотря на то, что олени замечательно плодовиты. Когда-то богачом между хозяевами оленьих стад считался тот, у которого было 4—6 тысяч оленей, теперь, после последнего сильного падежа, самый богатый ижемец имеет их только 2000 и самый бедный самоед-оленевод только 10 штук, имев прежде до 80 штук. Каждый битый олень со шкурою и мясом в продаже круглым счетом стоил до 6 руб. сер. Промышленные ижемцы продают отдельно: вкусные жирные языки (по 20 коп. сер. пара), рога (по 30 коп. пуд), сало в нетопленом виде (по 2 руб. пуд), постели — шкуры животного, замшей, в выделанном виде (от 1 руб. 50 коп. до 2 руб. 20 коп. за штуку) и в сыром виде (по 25—40 коп. за шкуру), камусину — шкуру с ног, идущую на рукавицы, продают также особо, равно как шерсть оленью, выстриженную в пушном состоянии, и мясо в мерзлом виде (от 75—80 коп. за пуд). Мягкие шкурки пыжиков идут на шапки, шестимесячных неблюев на малицы (и это самые прочные и потому дорогие — до 15 руб. сер. штука). Малицы же из постелей взрослых оленей от 3 руб. сер. не восходят свыше 10 р. за штуку (та же цена и совикам).

С судьбами этих животных, как известно, издавна уже тесными и неразрывными связями соединена судьба целого племени, теперь значительно уменьшившегося в численности своей, но все еще младенчествующего в патриархальной грубости нравов это —

САМОЕДЫ

При этом имени, как живая, перед глазами восстает теперь в моем воображении жалкая фигура приземистого, низенького самоедина, с лицом, обезображенным оспой и украшенным снизу реденькой бороденкой, плохо выросшей, сверху черными волосами, торчащими копной. При входе в дверь моей комнаты, он обеими руками быстро схватил с головы своей шапку — пыжицу с длинными ушами, разукрашенными по местам разноцветными сукнами, и повалился в ноги. Тяжело приподнявшись, он промычал, искоса взглядывая на меня:

— Чум ехать, ну!..

Он махнул при этом правой рукой с шапкой в сторону окна, уставившись потом глазами в землю.

Это был мой проводник, присланный самоедским старшиной — истинный тип, годный для фотографии, как лучший образчик самоедского облика.

— Водки хочешь? — спросил я его.

— Ладно!

Самоед при этом слове, покрутивши плечами и засучив рукава, сделал три шага вперед.

Он выпил. Я предложил ему закусить тарелку с семгой, но самоедин презрительно махнул рукой, отвернулся и обтерся потом подолом своей малицы. Чтобы не заставить его дожидаться меня на морозе, крепко закрутившем в то утро, я предложил ему первую попавшуюся под руку сигару. Самоедин, откусивши порядочный кусок, спрятал его за щеку, а остальную половину сигары утащил в рукав. Я остановил его советом:

— Курить это надо. Не ешь — скверно!

— Сожру, хорош... порато.

— Едят ведь едят, ваше благородие! Ты его не замай! — объяснял откуда ни взявшийся хозяин, который покровительственно похлопал самоеда при этих словах по голове и потом продолжал: — Им этот табак пуще водки. Привозим же мы им в чумы-то дергачу этого; за ручную горсть песца отдают. Ты смотри, Васька, надевай шапку-то, — сегодня шибко холодно: за язык хватает!..

Замечание это относилось к самоеду, и ко мне другое:

— Завсегда без шапки: какой ни жги их мороз, разве уж когда ветром крепко шибать станет, надевают ее.

— Крестивой ты? — спросил я самоеда.

Вместо ответа самоед запустил руку под малицу и с большим трудом просунул из-под бороденки и воротника малицы медный надломленный крест. Словесный ответ за него держал опять-таки хозяин, все тем же покровительственным тоном:

— Крестивые они, все крестивые: любого спроси — крест покажет, а чтобы эта вера... — Хозяин, не кончив речи и покрутив головой, обратился к самоедину: — Ты, Васька, ступай к оленям: не запутались бы. Начальник сейчас выйдет! Веры этой нет у них, — продолжал он вполголоса после того, как самоед захлопнул за собой дверь, — вон ихний бачко, пожалуй, сказывает, что на Колгуеве-де двадцать семей окрестил, а что проку? Окрестить самоеда легко. В церкву они не заглядывают, а и пригонят которого: на пол ляжет. Детей крестят молочников, а гляди, лет в десять, а то и позднее; жену берут зря, что полюбовницу, и никаких таких обрядов при этом не делают, и про законы около этого дела не слыхать. Заплатит жених за жену, что спросит отец, оленями ли, песцами ли, али-бо деньгами, да и живет, Бога не ведая. И если возьмет он одну жену, тем не довольствуется: гляди, другую присмотрел, и ту к себе тянет. Иньки-то, известно, дерутся же промежду собой: одна, значит, над другой старшей хочет быть, а ему ничего! Не его дело. Вера их — известная вера: обшарь-ко хорошенько, запусти ему руки за пазуху, так вот — не стоять мне на этом месте! — божка, чурочку такую деревянненькую, безотменно вытащишь. Он и сечет его, коли что не по желанию его сделается; он ему и кусочек оленьего мяса в рыло тычет,