том чуме академик Кастрен — немец, изучавший, по поручению гельсингфорсского университета, наречия чудского племени. Замечательно, что и у крещеных по два имени: одно старое, а другое новое. Так точно случалось спрашивать многих: один сказывался Николаем Ханалисовым, а у самоедов известен был под именем Ягро; друг был записан Васильем Судковым, а обзывался соплеменниками Майдна и т. д. Самоедский старшина, снабжавший меня в Пустозерске оленями, был некрещеный и потому носил одно только имя самоедское, не имея русского. Он был записан при клейме своем так: Хыла Маленбаев Явулевич.

Не особенно крепким здоровьем пользуется самоедское племя и во всю остальную жизнь, посреди мелких тундряных промыслов: горных за лесным зверем, рыбой и птицами, и морских — в покрутах, по найму от богатых соседей зырян и русских. Страдая, почти поголовно, глазными болезнями, от сильных ветров, разгуливающих по тундре, от едкого дыма чумов и от грязной жизни, самоеды в то же время не избегают и цинги (для них всегда смертельной), и болотных злокачественных лихорадок.

Лишенные всякой помощи, исключительно полагающиеся во всех житейских невзгодах на кудесников своих, тадибеев, прибегая в суеверном страхе и при болезнях к их шарлатанству, самоеды мрут, не достигая 50 лет жизни. Ревизские сказки, составленные посильно верно, указывают на грустные результаты: в последние 83 года вымерла половина почти всего самоедского населения тундры. Обстоятельство это почти прямо указывает на то, что оседлые племена, следуя еще неизведанным историческим законам, в недальние десятки лет уничтожат это кочующее племя, поработив его своему влиянию. Уже в настоящее время можно указать на несколько селений, в которых воочию совершаются эти поучительные преобразования. На р. Колве, при впадении ее в Усу (приток Печоры), выстроилось уже порядочное селение (изб в 20) при тамошней церкви, и самоеды, живя в них оседло, охотно женятся на зырянках: и в облике, и в характере значительно теряют свой врожденный самоедский оттенок. На р. Пёше, в пустозерской деревне Тельвисочной, совершается почти то же, хотя несколько и в меньших размерах. В Ижемской волости, где самоеды крещены все поголовно, они сделались решительными зырянами: забыли родной язык свой, бреют усы и стригутся в кружок. Большая часть пустозерских самоедов бойко говорит по-русски и нередко заходит в церкви, как бы в наглазное оправдание давно сложившегося про них русского присловья: «И в самоедах не без людей».

Все эти обстоятельства, вместе взятые (особенно принимая при этом в расчет и значительную смертность) обещают, во всяком случае, уже недолгое историческое будущее самоедскому племени. Также, может быть, переломают шесты, прорвут в целом месте чума нюки и вынесут в это отверстие и последнего некрещеного мертвеца-самоеда, и также положат с ним в гроб ложки, чашки, харей, санки надломленными, и также, может быть, убьют на его могиле оленя и съедят его тут же, в сырых, еще дымящихся теплой кровью кусках, — и в тот еще раз, когда останется только маленькая горсть самоедов-язычников (как делает это в настоящее время еще большая половина мезенских самоедов).

Окончательному обращению их в христианство много препятствуют, по общим слухам, зыряне, которые уверяют их, что коль скоро они окрестятся, то неизбежно подвергнутся рекрутской повинности. Тогда-де не посмотрят на их дряблое телосложение, ни на привычку и неумение жить в неволе: в теплой избе, пожалуй, даже в казарме, а не на оглядных тундряных степях. Вообще, зыряне имеют сильное влияние на самоедов и, в этом последнем случае, много способствуют поддержанию в своих неоплатных работниках по тундре их старых верований и суеверных обычаев.

Не зная песни, не приучившись находить в ней какое-либо иное значение, кроме бессвязного, бессмысленного мурлыканья себе под нос от скуки и с примера соседних русских, самоеды не хранят (почти вовсе) и преданий о прошедших временах. Ведутся между ними еще кое-где два предания о недавней борьбе их с своими соплеменниками Карачеями. По одному из этих преданий, большеземельские самоеды стреляли во врагов своих через каменное окно или, лучше, проход в Уральских горах, до того узкий, что при проезде через него посылается передовой повестить впереди, чтобы едущие с той стороны переждали: двум рядом проехать уже нельзя. Другое предание говорит, что самоеды в сообществе сибирских остяков отправились на войну с Карачеями, оставив жен своих у какого-то озера, которое зовется теперь Невод-озеро (в переводе с самоедского). Долго не возвращались самоеды назад: жены съели все запасы хлеба, ели птиц, стали есть мышей. Мужья все не являются: приходится умирать с голоду и тем более постыдной смертью, что есть горшок, да нет ложки, есть невод, да нет лодки. Одна самоедка ухитрилась, привязав к одному концу невода ковш, который и был отнесен ветром к дальнему берегу. Стали вытаскивать — невод оказался полон рыбы.

Во всем самоед — раб старины, как и всякое другое неразвитое племя. До сих еще пор боится он злых наветов тадебциев — духов, которые ничего неспособны делать, кроме зла. До сих еще пор безусловно верят тадибеям, тем избранным, святым людям, которые одни только способны умилостивлять всю злую воздушную силу. Во всех неожиданных и тяжелых испытаниях и невзгодах самоеды, по-старому, прибегают к помощи тадибея, всегда самого плутоватого и самого толкового изо всего племени, большей частью старика и даже во многих случаях старухи. Захочется тадибею выпить водки и напиться пьяным, он придумывает для самоеда какую-нибудь смертельную болезнь. Самоед простодушно верит, позволяет делать над собою всевозможные истязания и не стоит за последним песцом, чтоб добыть кудеснику вина. Также точно и сам от себя самоед зовет тадибея и на роды иньки, и заклинать ветры, и лечить от действительно гнетущих его болезней. Во всех случаях является тадибей обманщиком, ловко пользующимся простодушием земляков, и во всяком случае готов бить кудес свой и не перед своими, лишь бы только напоили его за то пьяным или дали ему столько же денег на выпивку.

Я был личным свидетелем его проделок и потому спешу передать обряд битья кудес (самбадавы — по-самоедски) так, как он представился моему вниманию.

Тадибей наш явился приглашенным именно с той целью, чтобы показать внешний обряд битья кудес, и потому, смекнувши, вероятно, о том, что будет иметь дело с неверующими, пришел немного навеселе, заручившись, естественно, не одной чаркой водки для вящего вдохновения. Как теперь, вижу его в хохлатой шапке из меха росомахи, с наличником, из-под которого выглядывало его красное, лоснящееся, скуластое лицо, с плутовато-бегающими глазами. Встретив его нечаянно и в сумерки где-нибудь в лесу, не на шутку можно бы было перепугаться и отвести взор