характер. Что до люминита, то он является достоянием всего человечества, и мы не вправе скрывать его от науки, как не имеем права и лишать Историю возможности узнать все о покушении Фиески и кинематографического фильма об этом печальном событии. Сначала я рассчитывал провернуть все, не предавая огласке, но…

– Ты прав, Шарль, мой друг, – заявил Бертран. – Все это настолько поразительно, что мы над этим не властны.

Не успел он договорить, как в дверь решительно постучали.

Шарль закрыл дверцы шкафа, содержавшего необычайные картины.

– Войдите!

Вошел камердинер с небольшим подносом, на котором лежало пневматическое письмо.

– Для мсье, – сказал он.

Молодой человек вскрыл конверт.

– Хм! – произнес он. – Это от славной мадам Летурнёр. Даже не получив еще моего письма, она просит меня заехать к ней!

– До чего же забавно! – легкомысленно воскликнула Коломба. – Из всего этого получится неплохая комедия, не так ли, Бертран?

– Скорее уж пьеса для Шатле. Какая-нибудь современная феерия…

Но молчаливый Шарль смотрел на них с укоризной. Его надежда была слишком хрупка, чтобы он мог позволить себе веселиться.

Глава 12

Сюрпризы в настоящем и в прошлом

Прежде чем отправиться к мадам Летурнёр, Шарль осознал, что больше не может держать мать в неведении относительно своего открытия и того плана, с помощью которого он рассчитывал пролить свет на обстоятельства убийства 1835 года. Он даже пожалел, что не поговорил с ней сразу же по возвращении, поддавшись чувству, весьма далекому от героизма.

В глубине души мадам Кристиани все еще внушала ему определенный страх, уходящий корнями в детские годы. Славная женщина всегда воспитывала детей в строгости; вот и теперь Шарль знал, что первое потрясение будет сильным…

Так оно и вышло. Мадам Кристиани ничему не удивилась. Существование люминита не вызвало у нее ни малейшего изумления. Она сказала: «Забавно», изволила уделить две минуты выслушиванию его объяснений касательно того, почему подобная странность относится к числу физических феноменов, и, следуя привычной склонности своего рассудка, этим и ограничилась, не предаваясь мечтам или рассуждениям об этом чуде и его эффектах. Ее мало беспокоили вероятные последствия находки сына. Как только две минуты истекли, Шарль понял, что мысли матери снова потекли своим ежедневным путем и с этого момента ее голова уже занята счетами кухарки, последней политической статьей в газете «Время» и разделением современников на людей благомыслящих и недоброжелательных.

Все изменилось, когда мадам Кристиани узнала о его плане повторного дознания и о том, что из этого могло последовать доказательство невиновности Фабиуса Ортофьери.

Услышав это имя, она содрогнулась. Вот уже много лет, с того самого момента, как, выйдя замуж, она стала Кристиани, она знала, что Фабиус убил Сезара. Она знала это так же точно, как все мы знаем то, что Генриха IV заколол Равальяк. То была сама История, своего рода Евангелие. Вернуться к этому? Ни за что! От потрясения и негодования она даже начала задыхаться.

Шарль воззвал к ее чувству справедливости. После его долгого монолога о беспристрастности и непредвзятости он заметил, что мать смягчилась, но замкнулась в себе, как это всегда происходило, когда ей начинали доказывать, что кузина Друэ всегда была добра к Мелани. Внешне мадам Кристиани уступала; она не перечила, но все свидетельствовало о том, что она остается на своих позициях.

То не была победа. Именно такое лицо, должно быть, было у Галилея, вынужденного заявить, что Земля не вертится, поэтому Шарль продолжал свое экспозе уже не без дурного предчувствия.

– Нужно бы… – произнес он. – Думаю, было бы правильно и даже… необходимо, чтобы господин Ортофьери, банкир, смог удостовериться…

– Что ты этим хочешь сказать? – вскипела мадам Кристиани. – Если я не ослышалась, ты вознамерился пригласить сюда этого бандита?

– Вы и сами, матушка, прекрасно знаете, что он не придет, а только пришлет кого-нибудь…

– Никогда! – взорвалась ужасная женщина. – Я категорически против! Пока я жива, в этот дом не ступит нога ни единого Ортофьери, как не будет здесь и их доверенных лиц!

Шарль не удержался от улыбки.

– И я не смеюсь! – сухо заявила его мать.

– Прошу вас, – проговорил Шарль глубоким голосом. – Вы слишком добрая и справедливая, чтобы противиться чему бы то ни было, когда речь идет о правде. В данном случае мы просто обязаны исполнить наш долг.

– Не тебе учить меня, что и кому я должна!

– Вы причините мне невыразимую боль, если не одобрите все то, что я намерен сделать.

Мадам Кристиани замолчала. В порыве недовольства она повернулась спиной к сыну и теперь смотрела в окно, вглубь простиравшегося перед ней сада.

Последняя фраза Шарля, тон, с которым он ее произнес, пробудили в ней беспокойство, впрочем внешне никак не проявившееся. Но, вероятно, это потрясение было трудно скрыть, так как она продолжала стоять у окна.

Ее молчание, однако же, ободрило молодого человека, который продолжал:

– Если вы меня любите, доверьтесь мне. Ну же! Я не сделаю ничего такого, что бы уронило наше достоинство. Но может ли когда-либо перестать считаться благородным правое дело?

Он обещал себе убеждать ее лишь при помощи общих аргументов и не выходить за рамки вопроса справедливости. Он не сомневался, что мать уступила бы по всем пунктам, если бы знала, что на кону стоит счастье ее сына, тем более теперь, когда ей столь поразительным образом предлагали рассмотреть возможность того, что Фабиус Ортофьери все же был невиновен. Но Шарль предвидел и такую ситуацию, при которой виновность Фабиуса будет подтверждена и, следовательно, Рита останется для него несбыточной мечтой. И, желая избавить мадам Ортофьери от глубочайшей печали, в которую ее могло повергнуть осознание того, что ее Шарль навеки останется несчастным, он пошел бы на все, лишь бы не признаваться ей в своей любви.

Мадам Кристиани очень медленно и с достоинством повернулась к нему лицом. В сокровенных глубинах души она все это время кое-что вспоминала, размышляла, сопоставляла факты, в результате чего лишь утвердилась в своем внезапном и первоначальном предположении.

Он тотчас же увидел, что одержал верх. Нет, ее смуглое суровое лицо отнюдь не просветлело, но глаза, одни лишь глаза, чуть смягчившиеся, выражали согласие, капитуляцию.

– Хорошо, – вздохнула она. – Займись этим.

– Спасибо! – пылко воскликнул он.

Она села за стол и спокойно принялась что-то писать. Шарль обнял ее, не став, как обычно, противиться желанию осыпать ее преисполненными нежности поцелуями.

– Перестань, – сказала она. – Будет уже, будет!

Прижавшись щекой к щеке сына, она шмыгнула носом и резко отстранилась:

– А теперь мне нужно работать: хватает и серьезных проблем.

– Как же я вас люблю! – сказал он.

Она