допустили даже мысли о том, что некий выстрел мог произойти помимо взрыва адской машины, взрыва, который к тому же выдался не менее продолжительным, чем залп целого кавалерийского взвода, разбившийся на череду раскатистых детонаций длительностью более секунды каждая. Правда, на следующий день им пришлось изменить свою точку зрения: сразу же после аутопсии свое слово сказали судмедэксперты.

– Прости, что перебиваю, – произнесла внимательно слушавшая небольшую лекцию брата Коломба. – Но почему окно не могло быть закрыто в момент убийства, а потом открыто убийцей?

– Это весьма сомнительно – прежде всего потому, что Сезар должен был его открыть в столь ясную погоду, в столь восхитительный июльский день, чтобы лучше видеть парад. Об этом свидетельствует то, что он установил на подоконнике телескоп, видимо желая во всех деталях рассмотреть короля, маршалов и знаменитого малыша Тьера[92], – телескоп, который находился в указанном мною месте, между створками окна, согласно акварели Лами. И потом, зачем бы убийца стал открывать это окно? Зачем бы ему понадобилось устанавливать на подоконнике эту трубу? Эта тщательная мизансцена могла бы, на мой взгляд, преследовать лишь одну цель: заставить всех поверить в то, что Сезар был убит адской машиной, пуля которой, будь окно закрыто, проделала бы в стекле дыру. Но тогда бы…

– Тогда бы, – закончил за него Бертран, – убийца, вне всякого сомнения, завершил свою мизансцену…

– Естественно! – произнес Шарль. – Именно это я и собирался сказать!

– И каким же образом? – поинтересовалась Коломба.

– Черт возьми! – продолжал Бертран. – Да расположив тело так, чтобы не оставалось ни малейшего сомнения относительно происхождения пули, то есть лицом к окну.

– К тому же, – сказал сестре Шарль, – тебе не следует забывать, что в 1835 году пистолетный выстрел звучал очень громко, и если бы он не был заглушен взрывом адской машины, его услышали бы на бульваре даже при закрытом окне, пусть и второго этажа… Так что, возвращаясь к первоначальному мнению господ Жоли и Дионне, я могу лишь простить им допущенную ошибку. Тем более что, ознакомившись с заключением судмедэкспертов, они поспешили ее признать.

– Хорошо уже то, – заметил Бертран, – что вскрытие все-таки было проведено. В тех обстоятельствах убийство могли приписать Фиески и, сочтя аутопсию излишней, просто-напросто закрыть дело.

– Нет. Поверхностный осмотр тела в любом случае был обязательным, а в медицинских отчетах сказано, что внешний вид раны открыл бы правду о ней любому специалисту. Речь шла о пуле, выпущенной в упор и, однако же, застрявшей в грудной клетке жертвы. Пулю действительно обнаружили в одном из позвонков, который она раздробила, после того как прошла через сердце. С 29 июля стало очевидно, что Сезар был убит пистолетным выстрелом, произведенным в его рабочем кабинете, причем с расстояния столь близкого, что убийца должен был находиться в тот момент в прихожей. Пораженный одной-единственной пулей, Сезар умер мгновенно, еще до падения на пол, что исключало вероятность каких-либо его движений в лежачем положении. Тогда-то Фабиус Ортофьери и был обвинен в случившемся моей семьей, представленной Наполеоном Кристиани, внуком убитого, Люсиль Лебуляр, дочерью Сезара, ее мужем-судьей и даже их сыном Ансельмом, будущим советником, будущим отцом нашей кузины Друэ, и, похоже, несмотря на свои двадцать лет, больше всех пылавшим злобой к Фабиусу. Впрочем, следует заметить, что Наполеон и сам к тому времени едва достиг совершеннолетия. Если у кого-то и был мотив убить Сезара, то только – признаем это честно – у Фабиуса Ортофьери, его наследного врага, с которым у Сезара действительно иногда возникали личные разногласия, совсем небольшие, по правде сказать, но растравляемые темпераментом и озлобленностью обоих. Кристиани ни секунды не сомневались в том, что это убийство – дело рук Фабиуса. Но случайно ли оно так удачно совпало по времени с покушением? Нашим предкам это представлялось маловероятным. Между корсиканцем Фиески и корсиканцем Фабиусом Ортофьери должна была существовать некая загадочная связь, которую, возможно, еще предстояло выявить. Пока же ясным представлялось одно – виновность Фабиуса. Лебуляр донес эти подозрения до прокурора и следователя, назначенного вести как это дело, так и дело адской машины, – господина д’Аршиака. Но сделал он это со всей рассудительностью магистрата, осведомленного о том, как решаются подобные вопросы во Дворце, и знающего, сколь деликатная это проблема: выдвигать обвинение без каких-либо доказательств, представляя правосудию лишь подозреваемого, у которого имелся мотив. К несчастью для Фабиуса, против него выступил ужасный свидетель в лице некоего полицейского по фамилии Карту́. Фабиус, приглашенный следователем на допрос в качестве врага Сезара для уточнения характера отношений, в которых состояли он и убитый, был опознан этим Жаном Карту́, присутствовавшим при явке Ортофьери во Дворец правосудия. Жан Карту́, дежуривший в тот день, 28 июля, на бульваре Тампль в гражданской одежде, видел, как… Впрочем, у меня здесь есть копия его рапорта, написанного сразу же после того, как убийство Сезара было отделено от покушения Фиески. Этот рапорт датирован 30 июля. «Имею честь изложить следующие факты: хотя сейчас я не при исполнении, так как пользуюсь теми сорока восемью часами отдыха, которые были мне предоставлены по моей же просьбе 28 июля вечером вследствие глубочайшего утомления после дежурства в ночь, предшествовавшую параду, на протяжении которой мы проводили обыски в домах по бульварам Сен-Мартен и Преступления…»

– Вот же болтун! – сказала Коломба. – Но что еще за бульвар Преступления?

– Бульвар Тампль, – пояснил Шарль. – Так его называли из-за расположенных на нем многочисленных театров, где играли драмы и мелодрамы, персонажи которых убивали друг друга весьма охотно и в больших количествах.

– Но на какие обыски намекает этот Жан Карту́? – спросил Бертран Валуа.

– 28-го числа, накануне парада, появилась информация, что на короля во время проезда по бульварам может быть совершено покушение. Некто Буаро, использованный Фиески и его сообщниками при кое-каких приготовлениях и из обрывков разговоров догадывавшийся, хотя и смутно, об их истинной цели, накануне проговорился об этом из мелкого тщеславия. Его товарищ по работе, так и не поняв, шутит Буаро или же нет, узнал от него, что адская машина взорвется в одном из подвалов, расположенных между театром Амбигю и Бастилией. Отец этого парня передал эти слова комиссару полиции. Тот, в свою очередь, возможно, усомнившись в их достоверности, довел их до сведения префекта Жиске, который, соблюдая иерархию, донес данную информацию до Тьера, но министр, слишком поздно поставленный в известность, смог предупредить принцев уже в тот момент, когда они забирались в седло. В рапорте, который дошел до Тьера со столь прискорбной задержкой, указывалось, что взрыв произойдет неподалеку от Амбигю. В любом случае было уже слишком поздно как-то проверять эти данные, происхождение которых к тому