своем. Нависшее над правым глазом тяжелое веко, две неодинаковой длины глубокие морщины на щеках, скривившийся рот обезобразили его лицо.

– Три франка, мсье… Мсье, три франка.

– А! Пардон, мадемуазель, задумался. Задумался об одной реформе, необходимость которой только что встала передо мной со всей очевидностью. Реформе в работе вашей службы.

– Неужели?

Девушка уже внесла полученные деньги в кассу и теперь смотрела на него благожелательным, даже умиленным взглядом. Он был известен как неустрашимый спортсмен, и уже прошли телеграммы, информирующие о его последней победе газеты Парижа и региона.

– Я слышал, – промолвил он, – что нет ничего проще, чем прочесть телеграмму по звуку. Правда ли, что, прислушиваясь к шуму аппарата, можно – когда чуть привыкнешь – научиться распознавать слова, которые он отбивает?

– Это так же легко, как их передавать, мсье.

– И однако, мадемуазель, вы все же не имеете права – вы, работник почты, – сообщать первому встречному текст телеграммы, которую доверил вам тот или иной гражданин?

– О! Конечно же нет!

– Тогда почему, мадемуазель, управление почт, телеграфов и телефонов допускает, чтобы телеграммы передавались с таким громким стуком, в публичном помещении, открытом всем и каждому? Только представьте себе: передаете вы телеграмму, и точно так же, как я сейчас нахожусь здесь, пока вы ее отбиваете, любой, кто знаком с азбукой Морзе и желает узнать содержащуюся в этой телеграмме информацию…

– Боже мой, мсье, а ведь вы правы…

– Вот видите! – промолвил Люк с серьезным лицом. – Вот вам и реформа, без которой обойтись просто нельзя. И таких – настоятельно необходимых – реформ еще очень и очень много.

Удовлетворенный произведенным эффектом, он адресовал девушке милейшую улыбку, от которой та тотчас же зарделась.

– Пожалуй, – завершил он, – я даже запишу это, чтобы обсудить при случае данную проблему с министром.

И он пометил в своей записной книжке, чуть ниже какой-то спортивной справки:

Господину Шарлю Кристиани,

Замок Силаз, близ Рюфьё (Савойя)

«Телеграмма получена и передана. Пока ничего нового. Принятие любого решения отложено. Всего наилучшего. Летурнёр».

Глава 11

Давнее преступление

Несмотря на заверение, что «принятие любого решения отложено», Шарль Кристиани полагал, что нужно поскорее приступать к работе. Когда речь идет о помолвке, долго удерживать ситуацию в состоянии неопределенности невозможно, да и Люк де Сертей был не из тех, кого можно заставить терять время попусту. Решение – то или иное – в любом случае будет принято в самое ближайшее время. План заключался в том, чтобы приблизить, насколько это в его силах, тот день, когда в присутствии свидетелей и при всех принятых мерах предосторожности можно было бы провести «ретровизию» убийства Сезара.

Этот необычайный сеанс мог состояться только в Париже. Именно там были все желаемые условия, все советчики и максимум гарантий.

Шарль, однако же, воздержался от поспешных действий, сочтя необходимым пробыть в замке еще пару дней. Он хотел увезти с собой все то, что могло способствовать его усилиям; не только эту бесценную пластину, но и другие, а также акварель Лами, тайную рукопись, «Воспоминания» корсара, его переписку, вплоть до самого незначительного документа или свидетельства, так или иначе относящегося к Сезару. И с этой целью он вознамерился обыскать весь замок до основания, обшарить всю мебель, тщательно осмотреть все поверхности, которые могли бы оказаться пластинами люминита, тайно установленными Сезаром.

Вот почему он проверил все до единого панно, филенки и дверцы шкафов, желая удостовериться, что это не пластины, через которые еще не прошел свет. Он разобрал все покрытые стеклом картины, чтобы убедиться, что эти холсты или гравюры (каковыми они видятся на первый взгляд) не представляют собой какое-нибудь давнее изображение. Он вынул из рамки даже старое «Искушение святого Антония», чтобы определить, не является ли само стекло пластиной люминита, – ему вдруг в голову пришла мысль, что, возможно, за стеклом давно уже нет никакой гравюры, а видно ее лишь потому, что стекло продолжает ее показывать.

Ни одно стекло, ни одно панно, ни одно зеркало не вызвало у него подозрений. К тому же, если бы Сезар разместил где-то другие пластины люминита, в его секретной рукописи об этом, вероятнее всего, упоминалось бы. И потом, если все еще «темный» люминит легко оставался незаметным, с люминитом, который уже начал излучать свет, все обстояло иначе. Это открытие было бы сделано еще до Шарля; тут и сомневаться не приходится, особенно если подумать о том, что данная субстанция по природе своей иногда демонстрировала посреди ночи виды дневные или же ночные, но хорошо освещенные лампами или люстрами, луной или звездами, и что по счастливой случайности те вечера и утра 1829 года, которые показывали пластины окна «верхней комнатки», в точности совпадали с вечерами и утрами года 1929-го. В противном случае старик Клод и старушка Перонна и в полдень видели бы, как ночной призрак Сезара расхаживает за темным окном со своей тусклой лампой, а по ночам «верхняя комнатка» им бы и вовсе казалась залитой необъяснимым солнечным светом.

С помощью смышленого шофера Жюльена эти контрольные операции были проведены быстро и проворно. Следующий день еще не закончился, когда стоявший в гараже автомобиль заполнился тщательно запакованными свертками, необходимыми для повторного дознания, какого на людской памяти еще не проводилось. В Париже Шарлю предстояло разыскать недостающие детали, как то: все вещи, принадлежавшие когда-то Сезару и теперь находящиеся в их доме на улице Турнон; документы, относящиеся к процессу Ортофьери и хранящиеся во Дворце правосудия, где Шарль их уже просматривал; двадцать семь картонных коробок с материалами дела Фиески, которые можно было бы запросить для дополнительного изучения из Национальных архивов; наконец, некоторые документы, касающиеся Фабиуса Ортофьери, которыми Рита, конечно же, не преминет его снабдить.

В день отъезда с первой зарей Шарль попрощался со слугами. Рассвет выдался серым и тусклым. Небо нависало рубищами туч над землисто-желтоватого цвета горами. Уныло поблескивали влажные крыши; усеянная лужицами, отсвечивала и дорога. От помещения, где был установлен пресс, доносился запах вина, и небольшая четырехколесная повозка, запряженная двумя волами, медленно удалялась с бочками, сопровождаемая скрежетом ступиц и скрипом осей.

– Огромное вам спасибо, мсье Шарль, – сказал Клод.

– О! Да, спасибо! – с признательностью добавила Перонна.

– Ну что, все еще верите в сарвана? – спросил Шарль.

Но Клод предпочел сменить тему:

– И когда же нам ждать вас снова, мсье Шарль?

Со шляпой в руке, он опирался на дверцу машины.

– Даже не знаю. Весной, на Пасху…

На Пасху!.. Теперь его судьба была предрешена. Что будет у него на душе, когда он снова увидит