для нашей страны, а для нашего времени. Можно было догадаться, что они произносят иногда слова, давно уже вышедшие из употребления, а другие выговаривают с акцентом, который вызвал бы у нас улыбку. Бертран знавал одного славного старика, который любил повторять: «Луи-Флип, Луи-Флип; я видел его собственными глазами, Луи-Флипа!» Анриетта и Сезар тоже, как и этот старик, должно быть, говорили: «Луи-Флип». Бертран сказал об этом Коломбе, и, так как влюбленные всегда найдут предлог для взаимных нежностей, они тотчас же поцеловались, смеясь, в честь Луи-Флипа. Вернулся Шарль с полной выписок картонной коробкой и небольших размеров каталожным ящиком. Он покашлял:

– Кхм! Кхм!

– К твоим услугам! – промолвил Бертран и, вновь рассмеявшись, отстранился от своей невесты.

Историк устроился за столом и принялся перебирать бумаги.

– Вот, – сказал он, – 28 июля 1835 года, в четыре часа дня, молодая девушка, заявившая, что ее зовут Анриетта Делиль, явилась в полицейский участок Шато-д’О в сопровождении господина Трипа. Представ перед комиссаром полиции Дионне – тем самым, который четырьмя часами ранее поместил в «предварилку» окровавленного, еле живого Фиески, – Анриетта Делиль объяснилась.

«Вернувшись только что домой, – сказала она, – я обнаружила лежащий в луже крови труп моего опекуна, господина Сезара Кристиани. Я тотчас же выскочила на лестничную площадку, чтобы позвать на помощь. Этот мсье, которого зовут Трип, прибежал на мои крики и заверил меня, что мой опекун действительно мертв и единственное, что можно сделать, – сообщить об этом в полицию. Я попросила его пойти со мной».

Комиссар Дионне незамедлительно отправился на место преступления с одним из полицейских и господином Жоли, начальником муниципальной полиции, который находился в участке с момента покушения и ареста Фиески. Поднявшись на второй этаж дома № 53 на бульваре Тампль, эти должностные лица решили, что Сезар Кристиани был убит одной из пуль адской машины. Температура тела, уже холодного, его ригидность указывали на то, что смерть наступила в районе полудня. Характер раны не оставлял сомнений в том, что она нанесена пулей. Открытое окно также говорило в пользу напрашивавшейся с первых же минут осмотра комнаты гипотезы: Сезар стал еще одной жертвой адской машины. Правда, труп лежал головой к окну, ногами к входной двери, на спине, что, похоже, противоречило предположению о пуле или картечи, срикошетировавшей от мостовой бульвара и уже затем поразившей Сезара Кристиани. Пуля попала в старика спереди, прямо в грудь, и если Сезар, пораженный, упал навзничь, вывод, казалось, был очевиден: в него стреляли из точки, противоположной окну. Господин Дионне и его начальник, господин Жоли, тогда не придали этому моменту значения, да и мы бы на их месте, наверное, рассуждали бы в том же ключе. Действительно, что может быть проще, чем допустить следующее: Сезар, стоящий в центре небольшой комнаты, приближается к окну, чтобы взглянуть на проезжающего мимо короля Луи-Филиппа и блестящих офицеров его генштаба. Фиески, находясь на верхнем этаже расположенного напротив красного дома, совершает свое преступление. Шальная пуля попадает в Сезара, который падает. Но почему бы, падая, ему не повернуться вокруг своей оси? К тому же он мог упасть и головой вперед, по направлению своего движения, и затем уже, на полу, перевернуться на спину в конвульсиях агонии или в последнем усилии.

– Абсолютно справедливо, – согласился Бертран.

Шарль продолжал:

– В кабинете Сезара, где лежало тело, господин Дионне и господин Жоли закончили расспрашивать Анриетту Делиль и мсье Трипа, который играет во всем этом деле крайне незначительную роль. Трип проходил мимо двери дома № 53, разглядывая ущерб, причиненный адской машиной, и ужасные пятна крови, так и не смытые еще с мостовой бульвара. Он услышал крики о помощи. Это было все, что он знал. Во всем прочем он мог лишь подтвердить слова Анриетты Делиль. Последняя поведала, что утром, позавтракав со своим опекуном (я вам напомню, что в ту эпоху буржуа завтракали в десять часов, а обедали не позднее шести вечера)[90], она ушла с двумя подружками посмотреть парад Национальной гвардии на Елисейских Полях, у Каре-Мариньи. То действительно было весьма внушительное мероприятие. В рамках празднования пятой годовщины Трех славных дней[91] и установления Июльской монархии Луи-Филипп распорядился провести большой смотр войск. Те растянулись по обе стороны от дороги, от Каре-Мариньи до Бастилии, проходя через площадь Согласия, улицу Руаяль и бульвары. Но кавалерия и артиллерия были сосредоточены на Елисейских Полях, где деревья к тому же создавали более приятное обрамление, нежели старые дома бульвара Тампль; вот почему Анриетта Делиль, уступив любви к шпорам и природе, отправилась к Каре-Мариньи. Она сказала, что опекун отпустил ее до вечера, то есть до пяти часов. Однако же она вернулась еще раньше – по причине покушения. Она бы и вовсе возвратилась сразу же после того, как о нем услышала, если бы знала точное место катастрофы, но в ошеломленном Париже слухи располагали дом Фиески гораздо ближе к площади Шатод’О, чем тот в действительности от нее находился; поговаривали, что этот дом соседствует с театром Амбигю-Комик. И, уверенная в том, что Сезар не подвергся никакой опасности и ей не о чем беспокоиться, Анриетта с подружками после парада продолжала прогуливаться по Елисейским Полям. Тем не менее всеобщая подавленность мало-помалу передалась и ей, поэтому, так и не воспользовавшись в полной мере предоставленной ей свободой, она вернулась домой в районе четырех часов. Быть может, действительно «некое смутное предчувствие закралось ей в душу», как сказано в протоколе допроса, из которого мы обо всем этом и знаем. Спрошенная позднее о состоянии квартиры на момент ее ухода, Анриетта Делиль заявила, что дверь, ведущая на лестничную площадку, была закрыта, как и та, через которую сообщаются прихожая и кабинет. Дверь гостиной была открыта – по крайней мере та, что ведет в кабинет, так как все остальные выходы из гостиной были закрыты. Она ничего не сказала ни про птиц, ни про обезьян, что наводит на мысль о царившем в этом странном зверинце порядке, но мы можем предположить, что от оглушительного грохота адской машины и одновременного выстрела уже в самой квартире Питт, Кобург и их собратья должны были прийти в немалое смятение.

По всей видимости, пистолетный выстрел в самом деле «растворился» во всем этом грохоте, – убежденно продолжал Шарль Кристиани, – так как никто его, этот выстрел, не слышал через открытое окно на бульваре, который был полон солдат и простых парижан в тот час, когда – как мы вынуждены безоговорочно это признать – из пистолета и было совершено подлое убийство. Словом, мне представляется абсолютно нормальным, что господа Жоли и Дионне не