Но Шарль и Рита почти одновременно вздрогнули от испуга. Вид этого подноса, перспектива этого чаепития опасно изменили тональность встречи. Она грозила вот-вот потерять свой деловой характер. Зарождалась приятная интимность, которая испарилась бы, как всегда испаряется аромат, исходящий от графинчика с портвейном или от дымящегося чайника. Шарль тотчас же осознал всю опасность. Сославшись на желание незамедлительно переговорить с нотариусом, он извинился за невозможность остаться на чай.

Рука Риты была такой холодной и дрожащей, что он выпустил ее из своей скрепя сердце.

– Когда вам будет что сказать друг другу, – заявила Женевьева, – вы можете всегда увидеться здесь.

Она вынуждена была прибавить шагу, провожая до двери Шарля, который почти бежал и не отвечал.

– Вы уж простите, – сказал он, – но этот нотариус…

– Я прекрасно вас понимаю, – произнесла она тихо, понижая голос.

Рита открывала окно, чтобы проводить его взглядом.

Результат этих тайных переговоров не замедлил проявиться.

Спустя два дня Шарлю позвонил нотариус:

– Алло, мсье Кристиани? Этим утром я получил-таки ответ от господина Ортофьери. Надеюсь, вы будете довольны. Все идет, как вы того и желали; письмо господина Ортофьери написано в самых вежливых выражениях. Впрочем, иначе и быть не могло. Естественно, лично господин Ортофьери участия ни в чем принимать не намерен. Портреты будут переданы его мандатарию, который явится к вам в самое ближайшее время. Господин Ортофьери выбрал этого мандатария с тактом, который вы, безусловно, оцените. Какому-нибудь неизвестному вам бизнесмену он предпочел вашего с ним общего знакомого; это некто господин Люк де Сертей, который, похоже, дружен с вами и проживает в вашем же доме… Весьма благоприятное обстоятельство, не находите?.. Алло! Алло! Вы меня слышите?

– Да, – сказал Шарль. – Это замечательно. Благодарю вас.

* * *

Люк де Сертей приблизился к Шарлю с протянутой для приветствия рукой. Он шел по ковру гостиной с обманчивой непринужденностью, уверенным шагом, подчеркивая свою осанистость, выпятив грудь и подняв голову, что увеличивало его и без того высокий рост. В этом его постоянном желании порисоваться всегда присутствовала некая напряженность; такая манера казалась слишком нарочитой, внушенной душой комедианта телу, для которого естественной была совсем другая поза. Казалось, Люк своему телу не доверяет, опасается, что в любую минуту оно может обессилеть, потеряв в росте и в обхвате грудной клетки. Сегодня более чем когда-либо он выглядел скорее распрямившимся, нежели прямым, скорее приподнявшимся, нежели высоким. Рука напрягалась излишне; ладонь открывалась с искренностью уж слишком наигранной, и занимательно было наблюдать, как столь неприятное лицо принимает столь льстивое выражение. Это лицо и это выражение не подходили друг другу. Физиономия была квадратной, с мощными челюстями и на удивление бесцветными глазами; короткий, широкий нос наводил на мысль о грозной морде гиены; это бледное и усталое лицо, однако же, было всегда ухоженным и нравилось женщинам. Волнистые, зачесанные назад волосы, открывавшие лоб широкий и крепкий, казались благодаря заботливой укладке настоящей львиной гривой. Некое тщательно подчеркнутое превосходство исходило от этого человека, чьи мужественность, надменность и атлетичность вынуждали женщин восклицать: «Какой красавчик!» – несмотря на отталкивающие черты, тогда как некоторые мужчины говорили то же самое из-за его прекрасной выправки, уверенного вида, прямоты и чистосердечности. Шарль – уже начеку, озабоченный и недовольный – смотрел, как из гостиной матери к нему идет этот приветливый джентльмен с ангельским выражением на демоническом лице, так и лучившемся от самых возвышенных чувств и самых чистых намерений.

– Мой дорогой друг, – сказал Люк, – я явился предоставить себя в ваше полное распоряжение. Ваш нотариус ведь уже звонил вам, не так ли? Стало быть, вы знаете, что господин Ортофьери оказал мне честь…

– Если вы не против, – поспешно произнес Шарль, – мы не будем афишировать полномочия, предоставленные вам господином Ортофьери. Моя матушка, чьи взгляды вам известны, откажется от своего предубеждения в отношении него лишь в том случае, если получит доказательства невиновности старика Фабиуса. Я скажу матери, что выбрал вас по собственной, заметьте, воле в качестве посредника между мною и банкиром, поскольку вы поддерживаете с ним доверительные отношения, так как, если она узнает, что вы являетесь его мандатарием, боюсь, вам будет оказан не самый теплый прием.

Он действительно уже понял, что на новые уступки мадам Кристиани пойдет едва ли. Хорошо было уже то, что она согласилась допустить участие представителя семейства Ортофьери в просмотре, который планировалось устроить в ее доме. Но о том, чтобы убедить ее принять у себя в качестве представителя другой стороны Люка де Сертея, который был ей омерзителен, невозможно было даже и помыслить.

– Все, что пожелаете, – ответил Люк. – Только прошу вас видеть во мне друга, настроенного добросовестно сделать то, что он должен, то есть не имеющего никакой другой заботы, кроме как беспристрастно выполнить возложенное на него поручение. Ситуация, как я понимаю, весьма деликатная. Я ничего не забыл из той беседы, которая недавно состоялась между нами в Сен-Трожане, когда мы будто соперничали в искренности… Или я не прав?

– Правы, – признал Шарль, но как-то вяло.

Люк продолжал как ни в чем не бывало:

– Можете себе представить, каково было мое удивление, когда господин Ортофьери ввел меня в курс происходящего и в конечном счете попросил стать его представителем. Сначала я хотел отклонить эту честь – по каким причинам, вы и сами знаете. Но затем я понял, что не имею возможности отказаться, не раскрыв в точности этих самых причин, и мне показалось, что джентльмен не имеет на это права. Надеюсь, вы со мной согласитесь.

Шарль переживал мучительные мгновения. Его соперник пользовался обстоятельствами, чтобы продемонстрировать свои рыцарские манеры. Он находился в выгодном положении, выказывая благородство и деликатность. Он добивался скорее даже не одобрения, но благодарности, и отказать ему в этом не представлялось возможным. И однако же, в его участии в контрдознании было нечто парадоксальное, нестерпимое, так как – и он сам прекрасно это осознавал – результат мог разрушить его самые дорогие надежды. С другой стороны, говорил ли он правду? Не прослышал ли он уже про люминит, слухи о котором ходили по всему дому? Не разболтала ли ему что-нибудь словоохотливая консьержка? Не сам ли он спонтанно предложил банкиру свои услуги, когда тот поставил его в известность о письме нотариуса? Как знать, не опередил ли Люк де Сертей само это письмо, рассказав мсье Ортофьери историю, которая была предметом оживленных пересудов жителей дома на улице Турнон? На этом, впрочем, подозрения Шарля заканчивались. Интуитивно он был уверен в том, что потенциальный жених Риты никогда и никому не сказал бы ничего такого, что