4

Суверенная Японская империя доживала последние часы. Ее воинствующее детище — Квантунская армия — исчезла. Правда, еще продолжали сопротивляться солдаты Шимынцзынского узла сопротивления и Хадатуньской группы войск в Маньчжурии, но что они могли сделать?

Новое правительство Японии развило бурную деятельность. Весь офицерский корпус столичного гарнизона и армейского командования в эти дни был превращен в промышленные и сельскохозяйственные институты. За день до высадки американского десанта в столице и ее окрестностях появились объединения по производству дрожжей, институты по изучению современного мышления, союзы новых форм обработки земли и десятки других, не менее загадочных фирм. Жандармские и полицейские отделы превратились в отделы «Мира и порядка», «Общественного благосостояния», «Помощи пострадавшим». Большинство генералов покинуло города и скрылось в деревнях, где им были отведены фермы.

В столице появились больница Исии, юридическая контора Икеда.

28 августа его императорское величество совершил паломничество в храм Исе для переговоров с духами своих предков. Император сообщил им об окончании войны. Осталось неизвестным, поведал ли император своей прародительнице о капитуляции.

Через час после возвращения императора из храма на виду Иокогамы показались дымки союзной эскадры. Генерал Макартур вел к берегам Японии триста восемьдесят три боевых корабля, их прикрывали с воздуха тысяча триста истребителей.

Майор Танака, храня в кармане справку о непригодности к военной службе, наблюдал в Цейсовский бинокль за маневром этой армады, воздавая богам молитвы за ее изумительную осторожность и медлительность.

Глава восьмая

1

Среди уцелевших укреплений ползали машины армейского полка связи, выкрикивая в громкоговорители приказ генерала Ямада. На них зло огрызались доты. Под бетонными сводами продолжали умирать японские солдаты, выполняя теперь уже даже не волю императора, а приказ озверевших офицеров. Лишившись их, солдаты выползали из дымных щелей изможденные, обгорелые, обезумевшие, с пробудившейся в глазах мольбой о пощаде, глотке воды и щепотке риса.

— Второго сентября подписание акта о безоговорочной капитуляции Японии, — сообщил Смолянинов командарму, возвратившись от члена Военного Совета фронта. — Макартур назначен главнокомандующим союзных войск и будет руководить этой церемонией. От нас назначен генерал Деревянко… Да, еще новость! В Мукдене наши войска захватили на аэродроме императора Пу И со всей его свитой. — Вот, прочти! Нарочно переписал для тебя: из приказа генерала Эйзенхауэра своим войскам.

«…Ваши достижения на море, в воздухе и на земле удивили мир. Кровь наций: американской, британской канадской, французской, польской и других помогли выиграть победу…»

— Каково? — спросил Виктор Борисович. — Советский солдат попал в другие…

Савельев не отозвался, он только пожал плечами и закурил папиросу.

— Каковы распоряжения командующего фронтом?

— На этих днях провести парад войск. Принимать будет он сам. Приедет главком и главный маршал авиации, — доложил Смолянинов. Заметив на столе обычный конверт, спросил: — Из дому?

Савельев отошел к окну.

Из дому! — сухо бросил он. — Этот пограничник оказывается муж Зинаиды… И замужем не была и овдовела… Ты там узнай в наших госпиталях.

На второй день начальник санслужбы доложил Смолянинову, что Любимов в армейские госпитали не поступал.

В этот же день старший лейтенант пограничных войск Вячеслав Сергеевич Любимов был посмертно представлен ставкой к званию Героя Советского Союза.

* * *

В итоговой общеармейской сводке Рощин разрабатывал раздел: «Японские укрепления». Работы было много, и он появлялся в доме Ермилова только на несколько часов отдыха. Забота старика трогала Анатолия. В комнате он находил полную предусмотрительность: букет цветов, табак, гильзы, фрукты и даже вино и печатный лист для преферанса фирмы братьев «Лопато». Заметив занятость своего постояльца, старик перестал надоедать ему воспоминаниями и расспросами. И Рощину все это нравилось. За годы войны он отвык от уюта и посторонней заботы. Спал, где застигала ночь, кочевал по землянкам и блиндажам, носил то, что привозили из полевых армейских прачечных, а иногда сам стирал, сушил и снова одевал на себя. Три года курсантских казарм, столько же армейских дальневосточных общежитий, четыре года открытого неба и землянок, — где уж там запомнить домашний уют и чью-то не солдатскую заботу!

Если Рощину приходилось ночь провести в штабе и отдыхать днем, в доме генерала воцарялось безмолвие. Это даже несколько стесняло майора. Но все же, когда бы ни кончил работу, он охотно шел «домой». Его влекло в немножко грубоватый, но уютный дом.

В редкие встречи экс-генерал смотрел на Рощина по-стариковски грустными, влюбленными глазами. Иногда он быстро взглядывал на портрет молодого полковника, и тогда его глаза влажнели. Бесшабашное, озорное лицо, изображенное на портрете, походило на Рощина: такой же разрез глаз, профиль носа, резко очерченные губы, несколько упрямый взгляд.

— Кто это? — как-то спросил Рощин.

— Племянник… Сережа… — неохотно ответил старик.

— В бегах?

— Сударь!.. — вдруг выкрикнул экс-генерал. — Ермиловы… Ермиловы, сударь, или умирают или…

Рощину стало жаль старика.

— Простите… ваше превосходительство, — извинился он и больше старался не попадаться Ермилову на глаза.

Вареньку Рощин как-то не замечал. Ее словно бы не было в доме. В первую встречу она молча стояла с букетом цветов, собираясь поставить их в цветочную вазу с водой, после он видел ее на прогулке со стариком.

Чудом державшийся на ногах Корней и выползавший с ним на прогулку пес не замечали Рощина.

Близился вечер. Рощин, окончив работу и сдав ее на доклад начальнику штаба, спустился лифтом на первый этаж, где был ресторан.

После занятия гостиницы под штаб армии в ресторане была оставлена превосходная китайская кухня, но японская прислуга заменена девушками из семей русских эмигрантов. Высокая «нравственность, изысканность», которые требовал от членов общества «Русских патриотов» ее организатор — богословской гимназии, принуждали их быть скромными, но желание, свойственное всем девушкам, быть красивыми и нравиться мужчинам заставляли их изощряться и нависать угрозой над матушкиными сундуками, в которых еще покоились дважды довоенные реликвии молодости и былого блеска. Теперь все это спешно, безотлагательно извлекалось, поролось, кроилось, шилось и на второй же день «выставлялось» на всеобщее обозрение. У многих молодых офицеров кружилась голова от этакой утонченности, блеска и предупредительности.

Присев за первый от дверей столик, майор бегло взглянул на меню и безразлично отложил его в сторону. Выбор блюд был обширен, а Рощин не причислял себя к гурманам. «Слишком длинно!» — подумал он, придвигая программу русского театра. Ставили «Кармен». Главную роль исполняла, по уверениям программы, знаменитая Лидия Кончаловская, дочь бывшей солистки театра его величества Николая Второго.

— Что изволите, сударь, заказать? — обратилась к Рощину молоденькая официантка.

— Что-нибудь мясное и побольше! — буркнул Рощин посетившему его «амуру» в голубеньком платье и кружевном передничке.

— Не думаешь в театр