свежим людям. Пожалуй, даже, наконец, объясню это себе просто привычкой, родовой народной особенностью. Но, несмотря на все это, ответы оказались многознаменательнее и важнее, чем казались на первых порах. В этом деле, как и во многих других подобных, помог мне случай. Оставалось потом выследить его по горячим следам.

Дело происходило вот как.

Беседовали мы о разных мелочах вшестером и результатом беседы нашей было: для них — то, что выпили два самовара больших-пребольших и общелкали большую, глубокую тарелку, насыпанную верхом кедровыми орехами; для меня — несколько скудных, впрочем, сведений, которые почти все заключались в следующем. Река Ижма обставилась высокими берегами, обрамленными людными зырянскими селениями, рощами лиственничных деревьев и богатыми сочной травой пастбищами и сенокосами. Все это, взятое вместе, поражает картинностью видов не только заезжих, но и привычных туземцев в летнюю и весеннюю пору. Немногое теряли эти приглядные виды и зимой, на мой взгляд, давно уже отвыкший ото всех поразительных картин на архангельских равнинах.

Вообще реку Ижму хвалят за красоту прибережьев и сердито бранят ее характер. Все красивые и довольно высокие берега (конечно, и здесь по закону природы правые) заняты селениями, которые и любуются на низменности левого берега, с раскинутыми по местам лугами. Зато самая река крайне мелководна, хотя и насчитывают у нее до 30 притоков: косы нередко во всю реку, беспрерывно либо камни — бойцы и одинцы, либо каменистые переборы и отмели. То и дело видны «заколы» из часто набитых кольев иногда до половины реки для лова рыбы мордами. О бечевнике до сих пор никто не подумал, а кто выдумает тянуть лямкой лодку, тому по берегу налита липкая грязь, накидан валежник, и предстоят крутизны, покрытые лесом. Тем не менее вселениях избы с трубами и большими окнами, внутри очень опрятные.

Рыба, попадающаяся в Ижме, довольно мелкая, и насчитывают ее до 12 сортов. Семга заходит редко и самая вода речная отличается тяжелым вкусом, по причине значительного раствора нефти — обстоятельство, заставляющее предпочитать речной воде колодезную. При ловле рыбы (исключительно в печорских участках и на озерах по тундре) до сих пор соблюдается старинный обычай на всех тонях: для всякого человека-путника варить щербу из свежей, сейчас пойманной рыбы, и не скупиться отпустить и с ним рыбы в надежде на будущий обильный улов. Рыбу ловят обыкновенным установившимся способом, общим всем приморским местностям. Речные способы мелкой рыбной ловли известны в трех видах. 1-й способ: поездом поездовать —два рыбака плывут в особых лодках не в дальнем друг от друга расстоянии, насколько позволит то сделать длина сети. Сеть эту без матицы (мешка) держат за тетиву, погружая подводную часть ее, при пособии шестов, которые и держат в руках (иногда употребляют грузева — каменные якоря — кибаса). Плывут обыкновенно вниз по течению: первая попавшаяся рыба толкает в сеть и потрясает палки. Осторожно рыбаки съезжаются вместе и вынимают сеть. 2-й способ: лучом лучить. Лучат темной осенней ночью и для этого на носу лодки укрепляют кол (накозье) аршина в полтора, на нем козу — решетку железную с торчащими кверху зубами, между которыми кладут куски просушенных и просмоленных комлей и пней, и зажигают их. На носу же, у огня, становится рыбак с острогой (в 21/2 саж. длиной). Он высматривает спящую рыбу и дает знак осторожно гребущему товарищу остановиться, сам в то же время пронзает щук, налимов и другую речную рыбу. 3-й способ: неводом, как и в Усть-Цыльме, как и в Кемском поморье, как и во всех остальных местах огромной России, где только водится какая-либо рыба, —способ один и тот же. Можно отметить одну любопытную особенность — оригинальный прием, подмеченный на берегах Северной Двины, именно — в Холмогорском и Шенкурском уездах. Там, приступая к подледной рыбной ловле, разрезают хлеб на «шахмачи», т. е. куски. Их бросают в невод и волокут его по льду на некотором пространстве. Затем все участники артели (обыкновенно от 20 до 30 человек) садятся вокруг невода и съедают шахмачи, воображая в них первую добычу лова. Только после этого обряда решаются приступить к работе и приступают тотчас же: наблюдает старик, наз. еровшик; долбари пробивают проруби, вилочник (он же и рельщик) гонит под лед жердь с веревками или тетивой, и лямошники тянут этими веревками сеть под водой. Замечательно, что эти рыбаки, как сумочники-торговцы, нищие, мазурики, коновалы и пр., говорят между собой на искусственном языке: у них невод — румага, заяц — лесной барашек, изба — теплуха, озеро — лужа, ворона — курица, сорока — векша и пр. Первую выловленную на выбор самую большую продают на свечу в церковь. Еровшик бьет вичью за пересол ухи, за ссору, кражу и за нарушение условного языка. При подледной продалбливают долбари — обыкновенно четыре проруби: круглые три все в ряд, а четвертая четырехугольная. Эта называется приволокой. Сюда вытаскивают сеть, которую успеют из одной проруби в другую пронорить, т. е. провести «походню» или веревку (привязанную к неводу либо перемету, либо поплави). Поплавью (плавной сетью), шириной в 2—3 сажени, длиной до 150 и более, ловят, между прочим, в Северной Двине верст на сто от устья в сторону Холмогор семгу с последних чисел июля до конца сентября. Ловить стараются по ночам, так как семга, завидя поплавь днем при свете, старается проплывать под нею. Эта-то семга — двина — и появляется в обеих столицах: в Петербурге в дорогих фруктовых магазинах и в Москве в лучших трактирах первой и ранней, как лакомство, очень вкусное при малом засоле и очень дорогое по причине спешной доставки.

Судов здесь строят мало, довольствуясь рубкой мелких, вроде карбасов, лодок и челноков, закупая крупные или в Мезени, или заказывая их в дальней Кеми. Наконец, если ко всему этому прибавить то, что здесь на домах (кстати сказать, хотя и двухэтажных, но содержимых довольно грязно, сравнительно с Пустозерском) по потолкам и под полами не насыпают земли на том основании, что будто бы строения скорее гниют, и что здесь балконы и ставни не составляют особенной необходимости против вьюг и метелей, как по Печоре, — то опять-таки, наконец, во всем этом едва ли был не весь результат начатой нами беседы...

Ижемцы мои заметно скрытничают, как будто чего-то опасаются, частенько переглядываются, вдруг круто переменяют разговор совсем неожиданно, и преимущественно в тех местах, где он принимает более оживленный характер.

«Нет, что-нибудь да не так!» — думалось при этом мне, избалованному, может быть, словоохотливостью и откровенностью