– Как тебе спать-то удается при таком свете, – сказал я, и он пожал плечами, смирившийся и с этим.

– Окна, которые выходят на площадь, все равно заколочены, – сказал он и повернулся ко мне. – Я слышал, лагеря беженцев закрывают.

Пришла моя очередь пожать плечами.

– Но что будет со всеми этими людьми? – спросил он. – Им куда деваться?

– Ну спроси у своего приятеля из Минюста, – сказал я, чтобы по-детски поддеть его.

Он вздохнул.

– Чарльз, – устало сказал он, – я просто пытаюсь поддержать разговор.

Но я и не знал, куда денутся беженцы. Людей перемещали так масштабно – в больницы и из больниц, в карантинные лагеря, в крематории, в могилы, в тюрьмы, – что я больше просто не мог следить за тем, где какая-то конкретная группа в данное время находится.

В основном-то я думал о том, что, если у Дэвида появится малыш, хуже всего тут не его собственные проблемы, а сам факт возникновения нового существа. Люди, конечно, постоянно производят на свет детей; мы рассчитываем, что они будут этим заниматься. Но для чего же это делать просто так? Он тратит жизнь на то, чтобы разрушить основы этой страны. Так зачем вовлекать в это малыша? Кому может прийти в голову воспитывать ребенка вот здесь, вот сейчас? Заводить малыша в такое время довольно жестоко – мир, в котором ему придется жить, будет грязным, заразным, несправедливым и мучительным. Так зачем? Где тут уважение к жизни?

С любовью,

Чарльз

Дорогой мой Питер,

5 сентября 2064 г.

Не думал я, что буду в этом возрасте писать такое, – но вот я и стал дедушкой. Чарли Кеонаонамайле Бингем-Гриффит родилась 3 сентября 2064 года в 5 часов 58 минут утра и весила семь фунтов тринадцать унций.

Чтобы я не зазнавался прежде времени, мне сразу же объяснили, что девочку назвали не в мою честь, а в честь покойной матери Иден, которую все называли Чарли. Хорошее имя для девочки, но девочка не то чтобы хорошенькая. У нее слабенький подбородок, бесформенный нос, а глазки – тонкие щелочки.

Но я от нее в восторге. Меня неохотно впустили тем утром в материнскую комнату и неохотно передали мне малышку. Надо мной нависал Дэвид, повторяя все время: “Головку поддерживай, папаша! Надо поддерживать головку!” – как будто я никогда не держал в руках малышей, начиная с него самого. Но меня его кудахтанье не раздражало – вообще-то было даже трогательно, что он так заботится о ком-то другом, что он так беззащитен, что так нежно держит на руках свою дочку.

Появление младенца пока не ответило на многие вопросы: например, переедет ли Иден наконец в дом на Вашингтонской площади или так и будет жить у себя в Бруклине. А также – кто станет воспитывать Чарли, потому что Иден уже заявила, что не собирается бросать “работу” в “Свете”, а Дэвид, одержимый типичными молодежными условностями, считает, что им нужно пожениться и съехаться.

Но по крайней мере сейчас нам вчетвером нужно держаться вместе. (Ну плюс Иден, конечно.) Несомненно, Чарли – лучшее из всего, что сделал Дэвид, и прежде чем ты сочтешь это сомнительным комплиментом, я добавлю, что она – лучшее из всего, что он вообще мог бы в жизни сделать. Маленькая моя Чарли.

В общем, вот такие дела. Позволь мне высказать осторожную радость по поводу того, что Оливье вернулся в кадр. Да, что касается кадров – разумеется, в приложении их около сотни.

Обнимаю тебя,

Ч.

Дорогой Питер,

21 февраля 2065 г.

Одно из качеств Натаниэля, которые я научился ценить, – это его ответственность по отношению к людям, которых он считает менее приспособленными к жизни. Вначале это меня раздражало. В частности, я считался нормально приспособленным и поэтому не нуждался, с его точки зрения, ни в помощи, ни во внимании, ни в том, чтобы уделять мне время. Но его ученики, а после ухода из школы Норрис, Обри, Дэвид рассматривались как существа ранимые и потому заслуживающие его заботы.

Даже унаследовав часть состояния Обри, Натаниэль продолжал видеться с двумя своими бывшими учениками, Хирамом и Эзрой, теми мальчиками, которые, как я тебе уже как-то писал, столкнулись с пандемией 50 года и с тех пор не выходили из дома. Когда им исполнилось двенадцать, мать наняла новых преподавателей, чтобы учить их алгебре и физике, но Натаниэль почти каждую неделю по-прежнему ездил через мост к ним домой. С появлением Чарли он стал устраивать с ними видеовстречи, потому что забота о девочке занимала слишком много его времени.

Как я и предсказывал, большая часть забот о Чарли досталась Натаниэлю. Есть няня, но в целом все делает он; когда можно рассчитывать на Дэвида – неясно, на Иден – тем более. Наверное, тут мне следует добавить (как всегда поступает Натаниэль), что, когда Дэвид появляется, он очень нежен с малышкой. Но вообще говоря – разве суть не в том, чтобы просто быть рядом, проявлять надежность? Я не уверен, что хорошее поведение – такая же добродетель, как простое постоянство. Что касается Иден – ну, тут вообще нечего сказать. Я даже не знаю, не расстались ли они с Дэвидом, хотя вижу, что он по-прежнему в нее влюблен. Но к собственной дочери она не проявляет почти никакого интереса. Она как-то раз сказала мне, что хотела испытать “опыт” беременности, но, похоже, смежный с этим опыт родительства она испытывать не хотела и вообще о нем не задумывалась. В этом месяце, например, она появлялась всего два раза, и оба раза – когда Дэвида не было. Натаниэль все время предлагает подвезти малышку к ней, но она всегда находит предлог этого не делать: она слишком занята, ее квартира небезопасна, она простудилась. Тогда Натаниэль снова предлагает ей поселиться на отдельном этаже в доме или по крайней мере взять денег на ремонт в ее квартире; и то и другое, как он видит, ее нервирует, от того и другого она отказывается.

На прошлой неделе Натаниэль спросил меня, не могу ли я съездить к Холсонам навестить мальчиков – они пропустили две последних видеовстречи, а на звонки и сообщения не отвечали.

– Ты серьезно? – спросил я. – Ты-то сам чего не поедешь?

– Не могу, – ответил он, – Чарли кашляет, не могу ее бросить.

– Ну давай я останусь с Чарли, а ты съездишь? – предложил я. Мне не хватает малышки, каждый свободный вечер я еду в центр, чтобы побыть с ней.

– Чарльз, –