которых принадлежал Виллардуэн. Своей французской летописью, — древнейшим памятником романской письменности валлонского языка, — на котором лишь незадолго до этого появились стихотворные произведения, Виллардуэн и его продолжатель Анри де Валансьен, верно изображают картину феодальных отношений вообще за 1198–1205 годы и попытки провести западные военные формы на Востоке. Виллардуэн весьма односторонен; он не смотрит дальше своего времени, ничего нового не вносит, но его наивность имеет особую цену. Он не скрывает венецианских хитростей, видит интригу насквозь, но из сильного недоверия к грекам относится к ним ничем не лучше, как к мусульманам, до которых ему не удалось добраться. После завоевания Восточной империи Виллардуэн получил удел в Морее, как и все другие[246]. Им начинается национальная историография. Его пример нашел живую поддержку через несколько десятков лет в Неаполе и во Франции; затем эти примеры станут повторяться чаще.

Спинелли (1230–1270). Маттео Спинелли[247] написал заметки о последних Гогенштауфенах в Италии, о борьбе Фридриха II с папой Иннокентием IV, о несчастном Манфреде, о его борьбе с Карлом Анжуйским, о победе последнего при Беневенто.

Неаполитанские события имели европейское значение. Они сказались в истории Европы. Необходимо помнить, какую роль вообще играло королевство обеих Сицилий со своим государственным строем. Здесь рано водворилась монархия; Фридрих II развил ее силы, и его влияние в Европе было, несомненно, велико, так что формы неограниченной абсолютной монархии могли быть водворены в империи. На родном языке Спинелли свободнее высказывает свои взгляды, чем другой на латинском; но это даже не итальянский язык, а неаполитанское старое наречие. Потому сочинение имело популярность в народе.

Жуанвиль (1224—1318). Тогда же сражался в Египте вместе с Людовиком IX его друг и рыцарь Жан де Жуанвиль, описавший жизнь святого короля в «Истории Людовика IX Святого, короля Франции этого имени»[248]. Это капитальное произведение средних веков. Здесь история двух походов Людовика IX на Восток; в одном несчастный король был пленен, в другом умер. Но важно не описание, хотя оно отличается даже поэтическими достоинствами. Жуанвиль представляет свое время. Вся эпоха, в которую завершился расцвет средних веков, восстает перед нами. Жуанвиль, происходивший из одной знатной фамилии в Шампани, относился к современному ему клерикальному миру с несочувствием, которое мало-помалу перешло в апатию, насмешку, даже издевательство над церковными идеалами. Надо заметить, что Жуанвиль получил воспитание при дворе Тибо, графа Шампанского, которого часто навещали провансальские трубадуры, певшие канцоны и сирвенты, направленные против католического духовенства. Это одно должно было поколебать Жуанвиля. Здесь он заразился скептицизмом, который вцден в его истории и знаменует наставшую тогда перемену в мировоззрении. Жуанвиль не раз препирался с докторами Сорбонны и смущал своим легкомыслием благочестивого короля. Однажды между королем и Жуанвилем зашел разговор о том, что ужаснее: совершить ли смертный грех или перенести проказу… «Я, — иронизирует Жуанвиль, — сказал, что готов бы совершить десяток смертных грехов, чем заболеть проказой». «Нет такой проказы, — обиженно заметил король, — которая бы сравнялась с одним смертным грехом».

В 1245 г. заговорили о крестовом походе. Жуанвиль был уже женат, хотя еще очень молод. Он стал собирать своих слуг и вассалов в помощь королю, замечая, что делает это не из желания помогать пилигримам, а по долгу верности королю. «Не благородно сидеть рыцарю дома, когда король собирается на войну за общее дело». И он собрался, заказав аббату отслужить за него панихиду на всякий случай. Жуанвиль острит над своим положением, и улыбка не покидает этого веселого рыцаря при самых затруднительных обстоятельствах. Когда бедствия крестоносцев в Египте достигли высшей степени и христиане готовились к смерти, Жуанвиль простодушно сознается, что не мог вспомнить ни одного греха, когда хотел принести покаяние. Напуганный неудачей первого похода, Жуанвиль не пошел во второй. В 1315 г., незадолго до своей смерти, уже написав свои записки, он поднял оружие против правительства за налоги, назначенные на рыцарей. Он не примирялся к требованиями государственного порядка, отличался свободным взглядом на вопросы веры и на идеи морали. Его историю сравнивают с «Музами» («Историей») Геродота. Для этого есть основания. Спокойный, наивный стиль напоминает античные приемы, а поэтическое воодушевление придает занимательность этому несомненно блестящему произведению средневековой историографии.

Матвей Парижский († 1259). Если с развитием средневековой историографии появлялись произведения, имевшие целью сосредоточиться на изучении одной страны и одного племени с исключительным характером, то в числе их были такие весьма важные исторические труды, которые под предлогом описания истории одной страны обозревали историческую жизнь всей Западной и даже Восточной Европы. Это обусловливалось положением тогдашнего политического мира. С закреплением папской власти образовался центр, вокруг которого стала вращаться средневековая история, что придавало ей особый, весьма оригинальный характер и содержание. Теократия и корпоративность — две ее характерные черты. В середине XIII столетия сформировалось в высшей степени важное явление в истории средних веков. Решительная победа теократического начала над светской властью была вместе с тем проявлением нарушения правильного равновесия средневековой жизни. После гегемонии Иннокентия III папская сила еще могла развиваться, питаясь борьбой с империей, но когда Иннокентий IV сокрушил дом Гогенштауфенов, когда Фридрих II признал себя побежденным, а Манфреди Конрадин погибли в бесплодной борьбе, — папское могущество, дойдя до апогея, стало злоупотреблять своим блестящим положением, потеряло авторитет, придававший ему обаяние, и стало клониться к закату. Оно не могло удержаться на своей высшей точке; оно могло расти или падать. Так как дальше идти было нельзя, то оно пало — и это падение шло со страшной скоростью. Сила, которую, казалось, ничто не могло сокрушить после прежнего обаяния, даже была опозорена, унижена в глазах толпы и общественного мнения Запада, когда разыгралась трагическая история Бонифация VIII.

1250 год — высшая точка папского могущества.

Вся история второй половины XIII в. есть эпоха постепенного, хотя мало заметного падения папства. Но до 1250 г. папство жило богатой исторической жизнью. Ее мог близко наблюдать историк, на котором мы должны остановить наше внимание. Это был монах Матвей Парижский, по имени университета, в котором он учился. Он был родом из Англии, но духовное образование сделало его космополитом. Сами современники затрудняются определить, бы ли он по происхождению из англичан, французов или ирландцев; это и не важно. В 1217 г. он, после пребывания в Париже, еще будучи студентом, был посвящен в иночество в монастыре Сент-Альбан, где продолжал заниматься наукой, обращая на себя внимание ученостью, искусством каллиграфии и рисования, что тогда имело особое значение и без чего нельзя было приступить к письменной работе. В 1235 г. скончался историограф монастыря, Роджер Вендовер. Обязанность историографа была почетной и вверялась наиболее достойным монахам. Несмотря на молодые годы, Матвей получил