– Да, к сожалению, – сказал помощник палача, – а то мы получили бы не по пяти франков на человека, а вдвое больше.

– Видели вы когда-нибудь Фукса?

– Нет, но сегодня в одиннадцать часов я успею им вдоволь налюбоваться.

– Поосторожней с ним!

– Вы думаете, он может что-нибудь мне сделать?

– С такими людьми шутки плохи.

– Стоит ему только пошевелить рукой, я зарублю его топором, как бешеную собаку.

– Но таким образом вы избавите его от публичного наказания.

– Мне что за дело; он будет в таком случае не первым, кого мы потащим на эшафот мертвым.

– С вами так интересно болтать, что я никак не могу заставить себя уйти. Но… спасибо!

– Желаю вам повеселиться на маскараде!

– А я вам желаю повеселиться на казни; у всякого свой праздник.

Помощник палача рассмеялся, а Шлеве, спрятав пакет под плащ, кивнул ему и удалился.

Предстояла еще одна трудность. Тюремный сторож ни под каким видом не должен был заметить пакета. Поэтому барон завернул в один дом, чтобы как следует скрыть предназначенные для Фукса вещи.

Красную рубаху ему удалось свернуть таким образом, что она вошла в карман плаща, но что делать с панталонами и сапогами? Ничего не придумав, Шлеве решил положиться на свое везение и, укрепив на себе то и другое как можно незаметнее, закутался в широкий плащ.

Пасмурная дождливая погода благоприятствовала его замыслу. Состроив грустную мину, он миновал Пер-Лашез и вышел на улицу Ла-Рокет. Чем ближе подходил он к лобному месту, тем печальней становилось его лицо – барон входил в роль.

Наконец он увидел перед собой площадь и мрачные тюремные здания.

Мы забыли упомянуть, что возле больших тюремных ворот торчало пять железных стоек, вкопанных в землю и служащих для укрепления эшафота; но их не употребляли, потому что они находились слишком близко у стены, а эшафот возводили в стороне, на деревянных столбах.

Барон, погруженный в свои мысли, зацепился за одну из стоек и чуть не упал.

Осмотревшись, он увидел, что заставило его споткнуться, и, саркастически усмехнувшись, пробормотал:

– Однако, было бы большим несчастьем, если бы и я здесь пал.

Когда он подошел к тюремным воротам, часы пробили двенадцать. Господин д'Эпервье, надо думать, места себе не находил, ожидая ключа.

Шлеве позвонил, стараясь держаться скромно и боязливо, как по обыкновению ведут себя родственники, навещающие приговоренных преступников. Он даже сумел прослезиться.

Сторож, звеня ключами, подошел к двери и отворил ее. Барона он не мог узнать, потому что накануне впускал и выпускал его в темноте и не разглядел лица; кроме того барон, как мы уже знаем, до неузнаваемости изменил свою внешность.

– Я хотел бы видеть господина обер-инспектора, – произнес Шлеве голосом, в котором звучало неподдельное горе.

– Это невозможно!

– О, умоляю вас: попросите его принять меня и выслушать только несколько слов; я брат заключенного в Ла-Рокет.

Словосочетанием «заключенный в Ла-Рокет» обозначался приговоренный к смерти, и сторож понял его.

– Вы брат Фукса? В таком случае войдите.

– Да, самый несчастный из всех братьев на свете!

– Покажите свои бумаги, – сказал сторож и, заперев за вошедшим тяжелую дверь, внимательно посмотрел на него.

Часовые мерно шагали взад-вперед неподалеку от того места, где барон Шлеве вед свой разговор с привратником.

– Бумаги?… Добрый господин, я не взял их с собой, скажите это господину обер-инспектору.

– Не пустит, – отрезал сторож и, поколебавшись, добавил: – Но все же пойдемте со мной.

– Я вижу, вы сжалились надо мной, да вознаградит вас за это Матерь Божья, – бормотал Шлеве, следуя за сторожем по тюремному двору, окруженному со всех сторон стенами из красного кирпича. Больше всего он боялся, что кто-нибудь из тюремщиков заметит, что он прячет под плащом какую-то ношу.

Наконец они достигли двери, ведущей внутрь тюрьмы. Сторож отпер ее. Часовой окинул барона пристальным взглядом, тот быстро проскользнул в коридор.

– Замолвите за меня словечко, – жалобно попросил он сторожа. – Мне так тяжело, так жаль брата!

– Нашли, кого жалеть! – бросил на ходу сторож.

– Что поделаешь, я не могу отвечать за его поступки, хотя сам в своей жизни мухи не обидел…

– Постойте здесь, – сказал сторож и направился в кабинет начальника тюрьмы.

Шлеве чувствовал неуверенность, даже робость, но усилием воли взял себя в руки. Фукса необходимо освободить любой ценой, потому что через три дня после этого особняк на улице Риволи должна посетить смерть.

Господин д'Эпервье вышел в коридор. Он уставился на закутанного в широкий плащ барона и с трудом узнал его.

– Подойдите ближе! – приказал он.

Привратник удалился, и Шлеве поспешно вошел в кабинет начальника тюрьмы.

– Слава Богу, – проворчал он, когда д'Эпервье запер за ним дверь. – Ну, теперь все в порядке!

– Так это в самом деле вы, господин барон?

– Комедия с переодеваниями, мой милый господин д'Эпервье. Вот ключ, благодарю вас. Теперь позвольте мне проститься с заключенным.

Начальник тюрьмы торопливо привязал к ключу прежний номер и с облегчением сказал:

– Я сегодня всю ночь не спал.

– Охотно верю вам, милейший! И со мной было бы то же самое, если бы мне предстояло такое зрелище, каким вы будете наслаждаться сегодня вечером.

– Боюсь, что вся эта история выйдет мне боком. Своими кровавыми злодеяниями Фукс привлек внимание всего двора, и сам император выразил удовлетворение по поводу поимки этого опасного преступника.

– Все это бабьи сказки, милый д'Эпервье! У императора достаточно забот и помимо Фукса! Повторяю вам, что к предстоящему происшествию вы будете совершенно непричастны.

– И все-таки это может стоить мне головы.

– Видеть Леону и затем умереть – не вы ли об этом мечтали, достойнейший господин начальник? – с дьявольской улыбкой спросил Шлеве. – Не вы ли говорили, что нет наслаждения выше этого?

– Пойдемте, господин барон.

– Известно ли Фуксу содержание приговора?

– Нет, он узнает его только сегодня вечером, в одиннадцать часов.

– Когда наше свидание закончится, из камеры меня выпустите вы?

– Это моя обязанность.

– Но при самом свидании не будете присутствовать?

– Это не входит в мои обязанности.

– Отлично! Вы как начальник тюрьмы не будете нести никакой ответственности.

– Вы полны сострадания, господин барон!

– И самоотверженности, добавьте. Да-да, мой милый господин д'Эпервье, и все это – во имя человеколюбия.

Начальник тюрьмы принужденно усмехнулся; он отлично понимал, что, спасая Фукса, Шлеве преследует какие-то свои, далеко идущие цели.

Оба они вышли в коридор, где, переговариваясь, стояло несколько тюремщиков.

Те вытянулись и отдали честь, когда господин обер-инспектор вместе с посетителем прошел мимо.

– Гирль, – позвал д'Эпервье одного из них, – отворите камеру заключенного Фукса. Брат пришел проститься с ним.

Все трое двинулись по коридору. Сторож остановился у одной из