– Вы очень благородно поступили в отношении некоторых людей, – продолжал Шлеве, – и эти люди желают что-нибудь сделать для вашего спасения.

– В таком случае, им надо поторопиться.

– Вы уже ознакомились с обстановкой?

– Я всегда начинаю с этого.

– Ну так вот, эти люди готовы помочь вам, если они и в дальнейшем могут рассчитывать на ваше молчание и вашу благодарность… Кстати, вы знаете, что князь Монте-Веро нашел свою дочь?

– Это новость для меня. Однако, везет этому человеку! Скажите графине Понинской, дорогой барон, что через три дня этому везению придет конец… После того, конечно, как мне удастся вырваться из этой проклятой западни.

– Всемилостивейшая владетельница Ангулемского дворца может ли, во всяком случае, рассчитывать на вас? – спросил Шлеве.

– Всегда и везде, господин барон! Разве Фукс хоть когда-нибудь подводил?

– До сих пор вам не очень везло.

– Вы говорите о Рио и о пожаре? Но ведь дело мастера боится, дорогой барон!

– Вы, однако, шутник, Фукс!

– Почему бы и не пошутить в двух шагах от эшафота. Так что если вы собираетесь мне помочь, то приступайте к делу немедленно.

– Я пришел вас утешить, но…

– Если вы не можете предложить мне ничего более существенного, то я сам сумею себя спасти.

– Предоставьте это мне, Фукс; завтра ночью вы будете на свободе.

– Завтра ночью – это слишком поздно. Вы, должно быть, знаете, что в ночь перед казнью к приговоренному приставляют двух сторожей и священника; думаю, господин барон, что завтрашняя ночь может оказаться последней в моей жизни.

– Сторожа со свечами и вином придут к вам только в полночь, а вместе с ними и судья, чтобы огласить вам приговор. Потом явится священник. Но ни надзиратели, ни судья, ни священник вас уже не застанут: в одиннадцать часов вы будете на свободе.

– Это очень рискованно: вдруг вы меня бросите в последнюю минуту?

– Тогда графиня Понинская лишится вашей помощи.

– Да, но я лишусь головы; мне-то она дороже!

– Раньше не получится, милейший Фукс. Я не чародей и провести вас сквозь тюремные стены не могу.

– Что ж, придется рискнуть, – блеснул глазами Фукс. – Передайте графине, что я буду с надеждой ждать своего вызволения. Скажите ей, что в этот раз я более успешно докажу ей свою благодарность, и через три дня в особняке на улице Риволи безутешный князь будет оплакивать дорогого ему покойника.

– Хорошо, милый Фукс, я так и передам. А потом вы, без сомнения, из Гавра отплывете в Америку?

– Вы угадали мои намерения, барон! Только не через Гавр, я выберу дорогу получше.

– Это ваше дело, – удовлетворенно кивнул Шлеве. – Договор заключен! Теперь все зависит от начальника тюрьмы; я направляюсь к нему сию минуту, от него вы узнаете все остальное.

– Тысяча благодарностей, барон!

– Не спите, Фукс, чтобы и во сне не проболтаться о том, что мы с вами решили. Значит, через три дня в особняке на улице Риволи будет покойник?

– Наверняка, дорогой барон.

Заскрежетал ключ в замке, и барон громко сказал:

– Да ниспошлет вам Господь свою милость!

Разговор был окончен.

Господин д'Эпервье лично отворил дверь – неслыханная благосклонность! Но, чтобы не испортить своих рук, он надел кожаные перчатки.

Барон двинулся к нему навстречу.

Господин начальник предоставил надзирателю запереть дверь и провел дорогого гостя в свой служебный кабинет, а оттуда они направились домой к господину д'Эпервье – он жил совсем рядом с тюрьмой.

Разговаривая о холодной осени и о последних скачках, они дошли до роскошной квартиры господина д'Эпервье.

Канделябры уже горели в зале, куда начальник тюрьмы провел своего гостя.

Он попросил его сесть в обитое бархатом кресло.

Лакей принес отличную мадеру и дорогие кубки.

Казалось, господин д'Эпервье задался целью оказать барону самый изысканный прием.

Когда оба господина, познакомившиеся, как мы уже знаем, в Ангулемском дворце, остались вдвоем, разговор зашел об удивительных увеселениях, доставляемых своим гостям графиней Понинской.

– Эта женщина просто чародейка! – заявил д'Эпервье с таким восторгом, что барон не мог более сомневаться в его любви к Леоне.

– Она так же хороша, как и умна и недоступна, – подтвердил он.

– Недоступна, – повторил д'Эпервье. – Должно быть, вы правы, барон. Кстати, вы давно знакомы с графиней?

– Я имею честь уже несколько лет пользоваться ее доверием. Это несчастная женщина, преследуемая судьбой.

– Кто бы мог подумать! Она всегда так весела и безмятежна.

– Это обманчивое впечатление.

– В чем же причина ее несчастий?

– О, это семейная тайна!

– Графиня – красивейшая и благороднейшая изо всех виденных мною женщин! – с воодушевлением воскликнул д'Эпервье и наполнил кубок барона в надежде, что тот предоставит ему возможность увидеть вблизи первую красавицу Парижа. – Выпьем за здоровье этой прелестной женщины, барон!

– С удовольствием! – охотно согласился Шлеве. – Между прочим, мое сегодняшнее посещение имеет прямое отношение к этой тайне.

– Имеет отношение к этой тайне? – с удивлением переспросил начальник тюрьмы. – Этот приговоренный к смерти…

– …с которым я по вашей милости разговаривал, – продолжил Шлеве.

– Этот Фукс и прекраснейшая и благороднейшая дама…

– …таинственно связаны между собой, – закончил Шлеве. – Не расспрашивайте меня более, господин д'Эпервье, прошу вас, я не распоряжаюсь чужими тайнами. Могу лишь заверить вас, что графиня всем пожертвует, лишь бы приговор не был приведен в исполнение.

– Я в высшей степени поражен. Но Боже мой, почти в каждом семействе случаются какие-нибудь несчастья. Вспомните маркиза Шартра, брат которого был сослан на вечное поселение в Кайен; вспомните сына графа Монтебло, бежавшего в Австралию…

– Ему удалось бежать? – подхватил Шлеве, стараясь повернуть разговор в нужном ему направлении.

– Он хотел избежать позора, – пояснил д'Эпервье.

– Граф, должно быть, горячо благодарил Создателя и тех доброхотов, которые способствовали его бегству. Каким образом ему удалось бежать?

– Пять или шесть лет назад это было еще возможно…

– Вы хотите сказать, что теперь другое дело? – многозначительно спросил Шлеве.

– Правительство обязало тюремные власти принять все меры предосторожности.

– Я вынужден буду дать весьма грустный ответ графине Понинской, – сказал Шлеве и встал, не скрывая своего неудовольствия.

– О достойный барон, не сочтите за труд передать прелестной графине, что для нее я на все готов! – с прежним воодушевлением произнес начальник тюрьмы.

Лицо Шлеве приняло свойственное ему дьявольское выражение, соединявшее в себе и высокомерие, и злость, и насмешку.

– Графиня Понинская пропускает пустые слова мимо ушей и вознаграждает своей милостью только дела.

Начальник тюрьмы Ла-Рокет задумался над словами барона, а Шлеве пристально смотрел на него.

Вдруг д'Эпервье схватил его за руку.

– Скажите мне прямо, что я должен сделать для прекрасной графини, чей образ не покидает меня ни во сне, ни наяву, – быстро проговорил он голосом,