не носил, совершенно изменил его лицо, слегка загримированное; облачение завершили широкополая шляпа и темный плащ, закутавшись в который барон вышел из дому.

Никто из самых близких знакомых и друзей не узнал бы в этом наряде гордого поверенного графини Понинской.

Кроме того было еще так рано, что все друзья и знакомые барона просто-напросто спали; кому могла прийти в голову мысль отправиться куда-то пешком в такую погоду?

Поливаемый дождем, Шлеве торопливо шагал к окраине Парижа; он пересек несколько площадей, перешел на другой берег Сены и наконец оказался у цели.

Перед ним на отшибе стоял большой дом, позади которого начинался пустырь. То было жилище парижского палача.

Хотя занятие его и не считалось уже бесчестным, водить знакомство с палачом избегали все. В прежние времена палач не имел права жить в центре города, теперь на это не обращали внимания. За пустырем тянулись другие кварталы, хотя и окраинные.

Шлеве вошел в приоткрытые ворота и увидел во дворе человека, занятого у небольшой, странного вида повозки. Вымоченное дождем дерево, из которого была сделана повозка, казалось черным. Верх повозки был откинут, человек с засученными рукавами, которые позволяли видеть его мускулистые руки, мыл повозку внутри. Это был фургон для перевозки заключенных к месту казни, и, судя по всему, предназначался он для Фукса, а человек с мускулистыми руками являлся помощником палача.

Шлеве отряхнул мокрый плащ и позвал:

– Эй, любезный друг!

Человек с голыми руками обернулся и, увидев Шлеве, сказал:

– Любезный друг? Вы первый меня так называете. Что вам угодно?

Шлеве подошел поближе, но на него так пахнуло из фургона, что он тут же отпрянул.

Помощник палача гулко рассмеялся; его черные волосы взлохматились от работы, он был одет в непромокаемую рубаху и панталоны, красный кант на которых указывал на его былую принадлежность к военной службе.

– Я бы очень хотел переговорить с вами с глазу на глаз, – сказал Шлеве с любезной миной, хотя на душе у него кошки скребли.

– Говорите, мне некогда, – отвечал помощник палача, продолжая мыть фургон.

– Мы здесь промокнем.

– Мы и без того уже промокли. Ну так что у вас за дело ко мне?

– Я хочу просить вас об одном одолжении – разумеется, за определенную плату.

Услышав о деньгах, человек с голыми руками сделался покладистей.

– Пойдемте под арку, – сказал он, – там не так мочит.

Шлеве, дабы подтвердить свое обещание, побренчал кошельком.

Помощник палача слез с повозки и, подойдя к барону, которого до этой минуты не знал, но начинал все более и более уважать, провел его под арку ворот.

– Дело, видите ли, просто в моем желании пошутить. Приятель дает завтра маскарад, и я хотел бы прийти туда в вашем костюме.

Помощник палача рассмеялся тем же грубым смехом.

– Вы, видать, решили напугать всех женщин?

– Что-то в этом роде. Во всяком случае, мне нужен точно такой костюм, какой вы надеваете перед казнью.

– До завтра? Это не так-то просто.

– Я думаю, что он не так уж сложен, а?

– Ничего сложного; но, может быть, вы желаете взглянуть?

– Вы очень добры, но не смогли бы вы одолжить ваше платье до завтра, чтобы портной мог взять его за образец.

– Нет, оно мне понадобится сегодня вечером; в Ла-Рокет поступил один смертник, и мы будем строить ему трон.

– Ну, если так, тогда и смотреть не стоит, – сказал Шлеве, – потому что описать словами ваш костюм довольно трудно.

– Вовсе нет, он очень прост: красная рубаха, черные панталоны и высокие сапоги – вот и все.

– Ваше платье еще новое?

– Совсем новое, – отвечал помощник палача.

– Я дал бы вам сорок франков, если бы вы одолжили мне его до завтра.

– Сорок франков? – воскликнул работник. – Черт возьми, это было бы неплохо.

– И мне это выгодней, – сказал барон. – Портному я заплатил бы шестьдесят, а вам дам только сорок и вдобавок получу подлинный костюм.

– Да, – заверил помощник палача, – это так.

– Скажите, а платья ваших товарищей и ваше одинаковы?

– Конечно, все костюмы совершенно одинаковы, и потому мне кажется, что ваше дело можно уладить.

– Если так, то я сейчас же дам вам сорок франков.

– А я дам вам свой костюм, а на вечер займу такой же у Германа, так как иначе меня не пустят в тюрьму. Ну, а ночью, при постройке эшафота, там уже будет все равно, красная или белая на мне рубаха – ночью все кошки серы.

– Хорошо, – сказал барон, – но вы должны молчать об этом, потому что мне будет очень неприятно, если на празднике узнают, что я надел ваше настоящее платье.

– Не беспокойтесь, никто ничего не узнает, – ответил помощник палача и быстро зашагал через двор.

Барон с радостным нетерпением провожал его взглядом; все шло как нельзя лучше, теперь он сможет быть к полудню в Ла-Рокет, как и обещал.

Помощник палача скоро вернулся с пакетом в руках; он развернул его перед Шлеве, чтобы показать, за что тот платит деньги.

Там была темно-красная рубаха с вышитым на груди серебряным топором, черные бархатные панталоны и соединенные с ними блестящие сапоги.

– Возьмите сорок франков, – сказал барон, протягивая две монеты. – Мы в расчете?

– А вы вернете мне мои вещи?

– Конечно! Но может случиться, что мне разорвут рубаху или обольют вином панталоны.

– Ага, если так, то с вас восемьдесят франков, – воскликнул помощник палача, – чтобы я в случае чего мог заказать себе новое платье. Я не знал, что вы собираетесь в кабак.

Барону ничего не оставалось, как достать еще две монеты.

– Вот вам восемьдесят франков – видите, четыре двадцати франковые монеты. Теперь вы удовлетворены?

– Некоторым образом… Но… если вещи вам больше не понадобятся, вы принесете их назад? За одолжение и пользование этим платьем восемьдесят франков – не так уж много!

Шлеве отлично видел, что помощник палача хочет содрать с него как можно больше, но он был рад, что вещи, посредством которых он собирался спасти заключенного в Ла-Рокет, находятся у него, и с готовностью подтвердил, что после маскарада костюм будет сразу же возвращен владельцу.

– Теперь, чтобы я поточней мог войти в образ, сообщите мне, пожалуйста, некоторые подробности. В котором часу вы пойдете вечером к приговоренному?

– Около одиннадцати.

– А когда начнете строить эшафот?

– Около десяти.

– Когда же гильотина скажет свое слово?

– Завтра в семь часов утра дело будет сделано.

– Хотелось бы посмотреть на это занятное зрелище. Казнен будет знаменитый Фукс, бежавший с каторги?

– Да, он! Я думаю, нам придется немало с ним повозиться.

– Его товарищ бежал, как я