Весь разговор с Предком я за ночь переварил, в голове уложил и, хотя в первые минуты меня это сбило с толку, взвесив все «за» и «против» я пришел к выводу, что слишком много сил трачу на обдумывание, вместо действий. Так не пойдёт.

— Вы согласны на сделку по продаже Вам четырёх неназываемых единиц товара с предварительно неизвестным описанием, названием и характеристиками, по цене в сто штук за единицу, в дополнение к бессмертию, исполнение по которому отодвигается?

— Да, я согласен, бла-бла-бла. Можно, я не буду эту хрень повторять?

— Можно. И Вы даже не будете ныть, что деловые люди не совершают сделку без описания предмета?

— Ну, хотите, минут десять поною, если это необходимо. Или опустим этот момент? Не считаете, что достаточно высказал сомнений?

— Я просто совершаю сделку и уточняю её детали.

— Говорю же, что согласен. Вы лучше уточните такую деталь, о чём идёт речь и когда я это получу?

— Скоро, — лаконично ответил гоблин и моментально отрубил соединение.

— Чёрт, — буркнул я в пустую трубку. А ведь «скоро» — это понятие ужасно абстрактное.

Не люблю абстрактных понятий, оценочных, условных, эмоциональных понятий.

Вспоминается, как меня когда-то принимали на работу.

Было дело.

Я спрашиваю (после, надо сказать, полутора часов собеседования), а что по зарплате? А мне мои работодатели, представленные сразу тремя тётками, расплываясь в широкой многообещающей улыбке, говорят, мол, «не обидим».

Я говорю, что это никак не математическая величина, эта вот упомянутая обида. И что первая функция денег, если они не знали, оценочная. То есть многие вещи можно оценить в денежном эквиваленте, например степень ценности моего труда для работодателя.

На что они, улыбаясь уже не так сильно, говорят, «ну, в любом случае, больше двадцати пяти в месяц». Причём это был такой год, что зарплата в двадцать пять могла удивить меня только своей недостаточностью, но никак не щедростью.

И снова я им говорю, что по мне «так себе», что больше двадцати пяти. И что в их понимании это якобы уже «неплохо». После чего добавляю, что двадцать шесть, которые больше двадцати пяти, всё-таки «плохо».

В итоге, это был такой случай, когда собеседование не прошёл работодатель.

Так и с чёртовым гоблином. Он вот эту свою сделку проводит уже восемь лет. Хрен знает, что для него «скоро»?

Я тщательно проверил свой наряд и вышел на улицу, где меня поджидал чёрный, вызывающе нахально блестящий на солнце, крупный автомобиль.

Водитель, а сегодня это был единорог Фальцет, предупредительно вышел, чтобы открыть мне заднюю дверь в салон.

— Игорь, Вы эти замашки бросьте, я человек простой, хоть и граф. Сам себе двери открою.

— Ну… — несколько растерялся спецназовец. — Я хотел проявить любезность.

— Ты мне не слуга, а честный нанятый работник специального подразделения, которое временно исполняет обязанности по охране и сопровождению меня. А твои «любезности» мешают тебе следовать своим должностным инструкциям.

Жестом прогнал его обратно за руль, а дверь на заднее пассажирское сидение закрыл, открыл на переднее пассажирское.

На его очень удивлённый взгляд доверительно пояснил:

— Место министра, конечно же, сзади. Но наши министры этого не знают.

И мы поехали. Для начала я попросил его подъехать к РосЕвроБанку.

Принимали меня в этот раз много радушнее, чем в прошлый.

Оставшись тет-а-тет с директором отделения по Кустовому, я обменялся с ним совсем уже неформальным рукопожатием.

— Ещё раз прошу прощения, что дядя так ловко поджал Вас, Аркадий, по процентовке от нашего совместного мероприятия, — виновато развёл руками Губачинский.

— Да я без обид. Любую ситуацию надо оценивать в общем контексте. Когда я был бедный адвокат…

— Бедный адвокат — это оксюморон, — тонко усмехнулся банкир.

— В общем, тогда это было для меня существенно. Сейчас задачи и проблемы выросли. Что там у нас?

Он дал мне подписаться в уведомлениях и согласиях, сделанных задним числом, на которых я размашисто поставил подпись и гневную приписку «возражаю» «безобразие», от вида которых он только усмехнулся.

Само собой, было важно, что банк уведомил Мещерякова в лице меня об изъятии здания по судебному решению, а вот моё отношение к этому событию — это чистая лирика.

— Мне Мещеряков с утра звонил, угрожал.

— О как! Мне пожаловаться дяде? Мы можем его быстро осадить.

— Посмотрим. Пока что это эмоции и не столь важно. А что со зданием физически? Ну, то есть, оно не опечатано?

— Мы наклеили уведомление об изъятии, но его работников не трогаем.

— А там остался кто-то?

— Да. Они нам не враги, как заберём здание, будет разговаривать.

— Поскольку крепостного права у нас нет, то работники не следуют судьбе здания.

Это только отчасти была шутка, но я вызвал у Губачинского-младшего улыбку.

— Да банк на них и не претендует, просто людей не хочется обижать, они-то ни в чём не виноваты. Формально мы им скажем, что все претензии — к их начальнику, но по факту не станем ни силу применять, ни угрозы. Они тоже жертвы ситуации.

— Я попробую сам решить эту проблему, съезжу туда.

— Было бы здорово. Но там же сам этот придурок отирается. Дать Вам с собой моих безопасников?

— Не стоит. Я так сказать, со своим. Не думаю, что он с кулаками на меня кинется.

Из машины позвонил на городской телефон Хорькову.

— Здравствуйте, Аркадий свет Ефимович, — быстрее меня поздоровался чиновник.

— И Вам. Добрый день. У меня странный вопрос.

— Всё, что пожелаете.

— Я тут недавно узнал, что у моего дорогого дядюшки Вьюрковского была транспортная компания.

Хорьков на какое-то время замолчал.

Вообще, как я упоминаю Вьюрковского, так сразу народ подклинивает. Дело в том, что слухи тут кочуют от края до края республики с феноменальной скоростью. То есть, в массе своей народ понимал, что Вьюрковский — родственник мне дальний, человек это был злой и вредный, а меня так вообще пытался убить.

На более глубоком слое рассуждений обитало понимание того, что это наши родственные разборки, семьи разные бывают, отношения тоже разные.

А ещё глубже, если отбросить рассуждения по кухням и кулуарам — Вьюрковский мёртв, я снёс его с игровой доски. А Филинов, или как сейчас будет актуальнее — Бугуйхан, а значит мне в лицо не стоит эти все мысли озвучивать, не стоит гневить текущего Владетеля.

Кругом лицемерие, мир вообще полон ложью, и