- Верди, - между тем продолжал Бауэр, не обращая внимания на реакцию собеседников, - получил от импресарио театра Ла Скала тетрадку с текстом либретто оперы про вавилонского царя. Либретто, уже отвергнутое немецким композитором Отто Николаи. Николаи назвал либретто вздором и отказался сочинять музыку на такой бредовый сюжет. Верди не собирался читать либретто, но, когда снимал пальто, вернувшись к себе на съемную квартиру, тетрадка выпала из кармана и раскрылась на словах, которые потом стали хором евреев, сидящих на берегу Тигра и мечтающих о покинутой родине.

- Послушайте...

- "Лети, мысль, на золотых крыльях"... Эти слова мгновенно, как волшебный ключ, открыли запечатанное воображение композитора, и родилась мелодия потрясающей красоты и силы.

- Профессор Бауэр!

Бауэр сделал рукой отстраняющий жест, будто пытался отодвинуть Розенфельда, мешавшего смотреть на солнце. Так сидевший в бочке Диоген обошелся с Александром Македонским.

- Примерно то же самое, что с Верди, по словам Джеремии, произошло с ним, когда он прочитал статью Лепоре. Он дал мне журнал на время. Это была тетрадка, кое-как сшитая и распадавшаяся при неосторожном движении.

- Вы журнал вернули? - Розенфельд сгорал от нетерпения. Ему надоело слушать долгий и невнятный рассказ Бауэра, с постоянными отвлекающими эпизодами. Но старик, похоже, принадлежал к типу людей, которые нечасто открывают рот, редко делятся своими мыслями и лелеют собственное мнение, как дитя, которое невозможно оторвать от груди. Но если начинают говорить о наболевшем, продуманном и выстроенном в уме, то остановить их невозможно - разве только прибегнув к физическому насилию. Но и тогда они проговаривают остаток речи в уме, независимо от того, что в это время происходит в мире, на который предпочитают не обращать внимания.

- Я взял тетрадку, сунул в портфель, я обычно ношу с собой старый портфель, который мне купили, когда я окончил среднюю школу и, не очень того желая, перешел в высшую. Я не был хорошим учеником, но портфель сохранил, он оказался таким удобным, что я носил его в колледже, потом в университете, я окончил университет Тафта, если это кому-то интересно знать, и, когда я защищал докторскую, диссертация, отпечатанная на одном из первых моих компьютеров, лежала в портфеле...

Остановить поток воспоминаний было невозможно, и Розенфельд смирился. Он по-прежнему закрывал Бауэру солнце и не собирался отходить в сторону, создавая старику хоть это неудобство - может, он станет говорить короче и по делу. Мисс Бохен, казалось, не слушала вовсе, сидела, закрыв глаза, думая о своем.

- Очень крепкая кожа, - бормотал Бауэр. - Даже полвека спустя, нет, больше, лет уже шестьдесят, она не протерлась, разве что в углах, так я положил журнал в портфель и ушел к себе, я, кстати, живу в том коттедже, что проглядывает между деревьями за вашей спиной, доктор Розенфельд, и если вы обернетесь, а не будете из принципа стоять передо мной, как статуя Командора перед Дон Жуаном, то увидите вход, я в тот вечер вернулся и положил портфель на обычное место - специально для портфеля давно купленный высокий столик, наверно, на самом деле он предназначался для цветочного горшка, но мне понравился, и я купил. Положил и забыл - я тогда решал вторую проблему Нордшелла. Когда собрался лечь, часы показывали третий час ночи, я это рассказываю не для того, молодой человек, чтобы вы думали "какой несносный старик, к чему эти ненужные подробности", уверяю вас, в моем рассказе каждое слово на своем месте, вы это поймете потом, так я лег в постель и потянулся за портфелем, столик стоял в голове кровати, чтобы я лежа мог дотянуться, открыл и уверенно сунул в портфель руку, зная, в каком отделении лежит тетрадка. Ее там не оказалось. Пришлось подняться, взять портфель и внимательно все в нем рассмотреть. Тетрадки не было. Я подумал, что вечером вынул ее, положил на стол и забыл. На столе тетрадки не было тоже. Ее не оказалось нигде - я осмотрел всю квартиру, включая туалетную комнату, где тетрадки не могло быть в принципе. Вряд ли, взяв журнал у Джеремии, я мог положить его мимо портфеля, Джеремия стоял рядом и непременно обратил бы внимание на мою рассеянность. Журнал должен был находиться в моей квартире - или нигде во всей Вселенной. Как волновая функция, которая, если предмет не наблюдать, разбегается по мирозданию, но стоит только попытаться предмет найти, как волновая функция схлопывается, и предмет оказывается там, где вы его видите.

Розенфельду было что возразить по поводу этого сравнения, но он промолчал, уяснив для себя, что Бауэр был сторонником копенгагенской теории и противником многомировой. Имело ли это значение?

- В три часа ночи я не стал звонить Джеремии и сообщать о пропаже. Но и уснуть не мог - пытался вспомнить, куда я дел тетрадку. Забылся сном на рассвете, разбудил меня внутренний толчок, наверняка и с вами такое случалось. Вы вздрагиваете во сне, просыпаетесь - и тогда сон запоминается во всех подробностях, которые обычно очень быстро ускользают. Так вот, проснувшись, я помнил - вспомнил! - каждое слово из статьи Лепоре, каждую формулу, их там было немного, точнее - пятнадцать. Вспомнил пожелтевшие листы, чернильную кляксу в углу страницы двадцать семь... Вспомнил - именно вспомнил! - что читал статью во сне. И вспомнил, конечно, что наяву, в нашей реальности я журнал даже не раскрывал, точнее, пролистал, когда Джеремия передал мне тетрадку. Утром я позвонил ему, сообщил о пропаже, хотел извиниться, но он был в прекрасном настроении, выслушал меня спокойно и спросил только, прочитал ли я статью. И тут я оказался перед дилеммой. Что ответить? Да? Нет? Да - я помнил статью даже лучше, чем наяву прочитал бы глазами. Обычно, читая, я схватываю смысл, а детали, вроде чернильных пятен и загнутых страниц, проходят мимо сознания и не запоминаются. А я - помнил. Сказать - нет, не читал? Нет - не читал, а то, что приснилось, могло быть игрой подсознания, а не текстом, написанным больше ста лет назад. Я честно признался, что статью не читал, но, видимо, все-таки знаю ее содержание, потому что... "Значит, читали, - перебил меня Джеремия. - Прекрасно. Обсудим?" Что? Сон? "Хорошо, - согласился я. - Приходите ко мне прямо сейчас". "Отлично!" - сказал Джеремия. Потеря - точнее, исчезновение - журнала его,