- Дженнифер, пожалуйста, - прошептал он ей на ухо, не обратив внимания на то, что назвал мисс Бохен по имени, - пусть скажет.

- Мне тяжело стоять, - пробормотала мисс Бохен.

- Так давайте сядем.

Гравий на аллее оказался чуть влажным после вчерашнего ливня, но уже был прогрет солнцем. Они опустились перед скамьей - Розенфельд стянул с себя и кинул на гравий куртку, мисс Бохен села и потянула Розенфельда за руку, он едва не упал и приземлился рядом.

Бауэр молча наблюдал за ними.

- Это изумительно красивая математика, - пробормотал он, дождавшись, когда Розенфельд и мисс Бохен устроились у его ног, будто апостолы перед учителем. - Ваш брат, мисс Бохен, - гений.

- И потому с ним так поступили, - осуждающе произнесла мисс Бохен.

- Он занимался проблемой, которую никто не хотел даже видеть.

- Математические миры Тегмарка? - подал голос Розенфельд, соединив в уме две детальки пазла, подходившие друг к другу.

- О! - Бауэр посмотрел на Розенфельда с уважением. Полицейский эксперт и знаток абстрактной математики - оксюморон?

- Джеремия... - Бауэр помедлил, будто, называя имя, вызывал человека из небытия, а он не приходил, и нужно было продолжить фразу. - Джеремия несколько раз выступал на семинарах, и его очень крепко и по делу критиковали. Я тоже, кстати - крепко и по делу. То, что он рассказывал, было сырым и недостаточно продуманным. Проблема вашего брата, мисс Бохен, была в том, что он, будучи чистым математиком, пытался решить сугубо физическую задачу, которую и выставлял на первый план, понимая, конечно, аргументацию противников.

- Вы говорите о квантовом самоубийстве? - Розенфельд не перебил старика, как могло бы показаться, он только вклинился в одну из пауз - речь Бауэра была медленной, будто он подолгу раздумывал над каждым словом и, возможно, даже над каждым слогом. От этого речь не становилась более понятной, но лучше запоминалась, и Розенфельд подумал, что не будет проблемы записать потом слова Бауэра на бумаге, а лучше сразу в компьютере.

- Самоубийство? Дурацкая идея. Не глупая, а именно дурацкая. Тегмарк прекрасно понимал, что эксперимент даже в уме выполнить невозможно, он ничего не доказывает, даже будучи исполненным. Не пытайтесь меня прервать, молодой человек, я вижу, вам не терпится задать вопрос, вы из тех, кто любит перебивать, воображая, что понимает с полуслова. И еще - в вас говорит гордыня, я тоже в молодости был гордым и старался все решать сам, даже если был не вполне, скажем так, компетентен. Вчера вы могли задать Берку... я имею в виду профессора Ставракоса... тысячу вопросов, которые приготовили перед полетом, ведь летели вы не с пустой головой и не для того, чтобы посмотреть на свежую могилу, но вы эти вопросы не задали, гордыня не позволила, верно? Не отвечайте - вы оправдали себя, решив, что задавать вопросы бессмысленно, вы не официальное лицо, полномочий у вас нет - разве что спрашивать о научных проблемах, этого права у вас никто отнять не может, но именно в этих проблемах вы плаваете, не умея плавать, и боитесь утонуть. Дилемма, да? Спрашивать как полицейский эксперт не имеете права, а спрашивать как ученый - не имеете образования. Я называю это гордыней.

Розенфельд хотел сказать, что проблему он решил еще ночью. Он не помнил решения, оно было скрыто, как кантовская монада, как содержимое черного ящика. Любое принципиально новое знание возникает спонтанно, хотя и как результат умственных упражнений и реального эксперимента или наблюдения. Ричард Фейнман, великий и мудрый физик, был прав, говоря, что законы природы сначала угадывают, а потом придают догадкам форму теории, достраивая возникшее будто само собой прекрасное здание. Здание знания.

- Гордыня... - повторил Бауэр и сердито ткнул длинным пальцем в сторону мисс Бохен. - И ваш брат... Он гений, но, как многие гении, родился не вовремя. Не в нужное время и в неправильном месте. Знаете, почему Эйнштейн - великий физик, а Лепаре - никому не известный неудачник? А, вы даже фамилию такую не слышали. Вот что значит: родиться не в то время и оказаться не в том месте... Я вам расскажу.

Перебивать Бауэра не имело смысла. Разве что ухватить мысль, если будет что ухватывать.

- За десять лет до того, как Эйнштейн написал три знаменитые статьи, некий французский математик опубликовал в никем не читаемом журнале никем не прочитанную статью, - монотонно продолжал Бауэр, глядя вверх, на какую-то точку выше самого высокого дерева. Розенфельд оглянулся - там висело одинокое эллиптическое облако, темное посередине и светлое по краям, остаток дождевой тучи, отставший от "стада".

Если журнал никто не читал и никто не прочитал статью, то откуда о ней знает Бауэр?

- Тысяча восемьсот девяносто пятый год, - бубнил Бауэр. - Журнал назывался "Чего вы не знаете", выходил во французском городке Лилле тиражом, представьте себе, три экземпляра, отпечатанных на древнем, но тогда новом "ундервуде". Кто туда писал? Сам издатель, тамошний церковный служка, даже не священник, не помню его фамилию, да она и не имеет отношения к делу. Он находил любопытные, с его точки зрения, новости, сплетни, слухи... Иногда печатал заметки своих друзей и знакомых. Кто читал? Они и читали - друзья, знакомые. По сути - никто. В этом, с позволения сказать, издании и опубликовал, если это можно назвать публикацией, свою статью некий Луи Лепаре. Если бы он написал работу лет сто спустя и опубликовал, скажем, в "Математикал леттерс"... то есть если бы рецензенты его статью пропустили в печать... судьба автора была бы иной.

Бауэр неожиданно наклонился к мисс Бохен и провел ладонью по ее волосам, отчего она инстинктивно отпрянула, вызвав легкую улыбку на лице математика.

- Лепаре... Кто это? И почему...

- Доктор Розенфельд, вы хотели спросить, откуда мне известно о таком математике, если журнал был, как я сказал, нечитаемый, а статья Лепаре осталась непрочитанной?

В знании психологии доктору Бауэру было трудно отказать.

- Случайность. Мисс Бохен, - неожиданно обратился Бауэр к Дженнифер, наклонившись так, чтобы встретить ее взгляд и ответить на него своим, - вы наверняка помните, как в феврале две тысячи восьмого побывали с братом во Франции.

- Да, - заворожено глядя в тусклые и, казалось, ничего не выражавшие глаза Бауэра, пробормотала