Шрифт:
Закладка:
- Почему все-таки, - спросил Розенфельд, - тело доктора Бохена кремировали так поспешно?
Он собирался задать другой вопрос, но интуиция оказалась проворнее.
Взгляд Бауэра погас, как задутая ветром свеча. Перед Розенфельдом сидел подслеповатый старик.
- Во всей этой истории, - спокойно сказал Бауэр, - похороны доктора Бохена - момент самый очевидный и неважный. Я думал, вам уже объяснили. Во всяком случае, в пазле, который вы сложили, это - лишний элемент.
Розенфельд промолчал.
- Вы еврей? - Вопрос прозвучал неожиданно, но был закономерен.
Розенфельд кивнул.
Вряд ли Бауэр увидел ответ. Почувствовал.
- Джеремия скончался перед рассветом. У евреев принято хоронить в тот же день. С закатом солнца и появлением на небе трех первых звезд начинается день новый. Ну и вот...
Розенфельд мог сказать, что Бохен не был религиозен. И все знали, что у доктора есть сестра, приезда которой нужно дождаться по всем человеческим законам. Неписаным, да. К тому же, если придерживаться еврейской традиции, то раввин должен был прочитать заупокойную молитву... как она называется... Розенфельд знал, но забыл... да, кадиш. Можно ли по той же традиции тело еврея кремировать? Вряд ли, хотя на еврейском кладбище в Бостоне, где Розенфельд не однажды бывал в связи со служебными обязанностями, имелась стена с захоронениями кремированных покойников.
Все сложно и неоднозначно в современном мире.
Должно быть, он произнес это вслух, или Бауэр догадался, о чем он думает, но ответил он именно на эту мысль.
- Не так все сложно, как вам представляется, доктор Розенфельд.
- Если вы скажете, - мрачно сказал Розенфельд, - что такова была воля доктора Бохена, я, извините, не поверю.
- Воля! - оживился Бауэр. - Мы как-то говорили с Джеремией о том, кто как желал бы быть похороненным. Вне всякой связи с тем, что случилось потом. Иногда тянет на потусторонние размышления. О смерти, вечной жизни... Помню, я сказал, что мне все равно, что с моей оболочкой сделают, когда в ней не останется сознания и того, что называют душой. Хотя, скорее всего, сознание и душа - одна и та же субстанция, прекращающая существовать, когда начинают отмирать клетки мозга. Джеремия на это ответил, что хотел бы захватить тело с собой в мир посмертия, если он существует. Его, как я понимаю, не привлекало существование в форме бестелесной духовной сути.
- Он в это верил? - удивился Розенфельд, поменяв в уме местами пару элементов выстроенного пазла.
- Нет, конечно. Я ж говорю: это был просто разговор за чашкой кофе в полночь после долгого обсуждения проблемы Гейдельберга-Померанца. Как бы то ни было, если считать его слова реальным желанием, выполнить его было невозможно.
Бауэр взял палку в руки и начертил на гравии еще один невидимый знак. Судя по движению, что-то вроде греческой заглавной сигмы - знака суммы.
- Впрочем, - добавил он, - я давно забыл о том разговоре. Сейчас вспомнил.
- После разговора с профессором Ставракосом, - медленно, желая быть понятым правильно, сказал Розенфельд, - я зарекся кого-либо о чем-либо спрашивать. Был уверен, что мне или не станут отвечать, или, если ответят, я не сумею отличить правду от вымысла, а здесь, согласитесь, вымысла гораздо больше, чем правды. Почему - вот вопрос, и на него точно не ответит никто.
Он помолчал и, не дождавшись ответа Бауэра (да он и вопроса не задавал, просто думал вслух), сказал:
- Вы тоже.
- Я тоже, - повторил Бауэр и повернулся всем корпусом в ту сторону, где, по его мнению, стоял Розенфельд. - Вы полагаете... Впрочем, вы правы.
Какой смысл сейчас думать об этом? Даже извинения приносить - бессмысленно.
Розенфельд присел на край скамьи - не так далеко от Бауэра, чтобы тот не расслышал, и не так близко, чтобы подумал, будто теперь разговор пойдет о погоде.
Какая погода была, когда хоронили Бохена?
"О чем я думаю?"
- Я думаю... - сказал Розенфельд, пытаясь посмотреть на солнце так, как недавно смотрел Бауэр. Солнце ослепило, и он зажмурился, почувствовал, будто теплой ладонью кто-то провел по векам, переносице, лбу... - Я думаю, сейчас ваши коллеги с большим интересом исследуют содержимое компьютера доктора Бохена.
Серьезное обвинение.
- Всем, и вам, профессор, в том числе, интересно... Нет, интересно - не то слово. Доктор Бохен создал все это, и они хотят знать - как. Величайшее математическое открытие...
Не сбиться бы в пафос...
- В математике не бывает открытий, - сухо произнес Бауэр. - Математика - сугубо человеческое изобретение для описания природы. Изобретение - не открытие. Потому, кстати, по математике не присуждают Нобелевских премий. Математики - инженеры мироздания. Математики придумывают конструкции, своего рода строительные леса...
- Да, - согласился Розенфельд. - И ваши коллеги пытаются найти описание. Как доктор Бохен с помощью математики создал это.
Он выделил голосом последние слово, и Бохен отозвался:
- Они ничего не найдут, как не нашел и я.
- Вы искали?
- Конечно. Мы с Джеремией работали вместе.
- Статья "Математическая вселенная и теория струн"?
- Естественно.
- Но ведь они догадались. Иначе - зачем кремация?
- Догадка - не доказательство, к сожалению.
- "О законах природы физики сначала догадываются", - процитировал Розенфельд.
- Да, - согласился Бауэр. - Но потом все равно приходится доказывать: методически, по всем правилам науки, с экспериментами, интерпретациями и теориями.
- Значит, вы знаете - как? - Розенфельд выделил голосом последнее слово.
- Если бы я знал, - сухо произнес Бауэр и, ткнув палкой в гравий, поставил жирную точку, - меня бы тоже не было на этом свете. Математика приносит жизнь, но математика и убивает. А я любопытен.
Слова из записки Бохена.
Бауэр положил палку на скамью, сложил на груди руки и закрыл глаза.
Чей-то телефон заиграл "Музыкальную шутку" Баха. Довольно далеко, но слышно было прекрасно. Кто-то в соседней аллее ответил собеседнику, и мелодия прервалась, как прерывается логическая и красивая нить рассуждений, достаточно кому-то возразить или задать неуместный вопрос.
Бауэр поднялся, опираясь ладонью о спинку скамьи, и не простившись, будто забыв о присутствии Розенфельда, направился, опираясь на палку, в ту же сторону, куда удалилась мисс Бохен.
Розенфельд смотрел
