— Я согласна, Иван Васильич! — выпалила Лариса и удивилась: что это с ней? Где ее хваленые осторожность и здравомыслие? Заразилась от Вассы страстью к переменам?

— Молодец! — одобрил Гаранин. И пошутил: — Я еще гордиться буду, что ты у меня работала когда-то.

— Ой, Иван Васильич, а как же отпуск? — вспомнила «молодец». — Мне же путевку обещали. В Прибалтику, в Дом творчества. Я так хотела поехать, — приуныла она.

— Думаю, это не проблема. Не волнуйся, — успокоил Гаранин. — Все, иди работай. Послезавтра, в десять, как штык — у двери кабинета главного редактора. Завтра его в Останкино не будет. И не дрейфь, Иванна, прорвешься! У меня рука легкая. — Он придвинул к себе пирожок. — Давай, Лариса, вперед и только вперед. Дерзай! — И вкусно зажевал жениной выпечкой.

Васса, равнодушно изучая настенные дадзыбао (ценные указания руководства и посулы профсоюза), в нетерпении топталась под дверью начальства.

— Ну что? Зачем он тебя вызывал?

— Василек, пойдем в бар, кофейку попьем, а? Я тебе помогу потом считаться.

И в баре она раскололась. До конца, до самого последнего зернышка. Рассказала все. И про Игоря, и про его воображаемую командировку, и про то, что давно у них не ладилось (да и ладилось ли вообще?), и что решила развестись, только с силами надо собраться для разговора, вспомнила и хмыря из «Волги» (к слову пришлось), и о предложении Гаранина доложила, и о своем согласии перейти в другую редакцию. Вытирая бегущие по щекам, скопившиеся за эти дни слезы, она вывалила на бедную Василису все, что не давало ей говорить, дышать и жить шесть суток. Ошарашенная Васса молча слушала, впервые наблюдая, как сморкается в салфетку зареванная, всегда такая сдержанная и невозмутимая Лариска.

— Да-а-а, дела… Правду говорят: «Не бойся собаки брехливой, а бойся молчаливой». Такой у тебя Игорек всегда был — спокойный, внимательный, слова обидного не скажет. Не то что мой Влад — как разойдется, хоть святых выноси.

— Это правда, — согласилась, всхлипывая, Лариса, — за десять лет дурой ни разу не обозвал.

Помолчали. Кофе остыл, на подсохшем хлебе скукожился кусочек сыра.

— Слушай, а ты его любишь? — в лоб спросила Васса.

— Наверное, нет… — подумав, искренне ответила она. — Я его, конечно, уважала. Хорошо к нему относилась. Заботилась. Не изменяла.

— Ну и дура!! — фыркнула мудрая Васька. — А в постели он тебя устраивал?

— Ну как, — смутилась Лариса, — иногда. — И нехотя призналась: — Мы, честно говоря, редко сексом занимались.

— Это с такой-то бабой?! — изумилась Васса. — Да с тебя сутками мужик может не слазить! Ты себя в зеркале-то видишь, русалка моя ненаглядная! Ты хоть замечаешь, как мужики тебя глазами пожирают? Царевна ты моя недотрога! Владу все уши прожужжали: познакомь да познакомь с подругой жены. Но Ларочка же у нас замужем! Ее же муж на руках носит — все в этом уверены, стоит только поставить вас рядом и поглядеть. Ну хорошо, ты добровольно заковала себя в пояс верности, терпеливо ждешь, когда твой повелитель раз в месяц раскует своим долбаным ключиком твои железные трусики, укуталась в паранджу, чтоб, не дай Бог, какой-нибудь нехороший совратитель не смутил нежную душу. Нагло врешь нам, своим лучшим подругам, что все замечательно…

— Васька!

— Врешь-врешь! И не краснеешь! Так вот, это все — твои проблемы, твоя женская судьба. Не хочешь быть на солнце — сиди в темнице. Бог в помощь, как говорится! Ну а к Стаське-то он как? Хороший отец?

Лариса задумалась. А в самом деле, какой? Безусловно, как всякий отец, он любит свою дочь. Но Игорь спокойно спал, когда Стаська вся горела с температурой под сорок, а она в полуобморочном состоянии металась из детской в ванную, меняя ребенку компрессы. Ленился провожать ее в школу, хотя девочке приходилось переходить очень опасную дорогу. Спокойно переносил разлуку, когда Настенька проводила лето с бабушкой на даче, и Лариса изнывала от тоски по ней. Он любил. Но был спокоен — его собственная дочь не волновала его. Игорь не кричал на Стаську, не наказывал, не раздражался. Он просто не замечал ее отсутствия — и это было самое страшное.

— Ты знаешь, равнодушный Игорь какой-то. Я думаю, отец не должен быть таким.

— Понятно, — кивнула Васса и деловито поинтересовалась: — Денег много зарабатывает?

— Ну, мы не бедствуем, конечно, но и не шикуем.

— Ни шатко ни валко, — уточнила Василиса.

— Можно и так сказать, — согласилась она.

— А теперь подводим итоги. На весах — твоя судьба. Верно?

Лариса молча кивнула.

— Итак, на одной чаше — Игорь. Предатель-муж, хреновый любовник, равнодушный отец и вялый добытчик — карман не дырявый, но штопаный. Так?

— Ну ты, Василек, уж совсем его под орех разделала. Есть же у Игоря и хорошие стороны. Я ведь с ним почти одиннадцать лет прожила.

— Согласна. Это я перечислила минусы. Доберемся и до плюсов. Они, я думаю, тебя и держат. Что мы здесь имеем? Не пьет, не курит, не бьет — традиционный бабий набор достоинств мужика, — Васса озабоченно перебирала пальцы на руке. — «Не гуляет» сюда не лезет. Дальше — сдержанный, голос не повысит, спокойный, заботливый, чай подносит и мусор выносит. Выносит?

— Да.

— Ну, мать, твой Игорь — идеальный муж для семидесятилетней старушки! — торжествующе заключила Васса и внимательно посмотрела на подругу. — А что касается другой чаши, то я вот, дорогая, о чем скажу: не мужа тебе жаль терять. Ни за что не поверю, что умной, молодой, красивой бабе жалко терять такое «сокровище». Нет! Ты боишься расстаться со своим статусом замужней дамы, со своей унылой, относительно комфортной и относительно спокойной привычной жизнью. Ты страшишься будущего: как еще оно сложится — неизвестно. Переживаешь из-за Стаськи — девочка без отца расти будет. Ты боишься жизни и перемен. Ты же трусиха страшная, Неведова! Только внешне — царевна, а внутри — лягушка. Да и та посмелее — по земле прыгает и воды не боится, загребает себе лапками и жуков всяких водяных трескает.

Совместившая в себе несовместимое улыбнулась:

— Спасибо, Василек, с лягушкой сравнила.

— Конечно, царевна-лягушка и есть! Только не встретился еще твой Иван-царевич. — Психолог с аппетитом надкусила подсохший бутерброд и запила его остывшим кофе. — А ты думала, я сейчас с тобой в салфетки сморкаться буду? Слезы лить? Жалеть твою разнесчастную судьбу? Выходит, плохо ты меня знаешь, после стольких-то лет. Да тебе позавидовать можно! Да, позавидовать! — упрямо повторила она, заметив скептическую усмешку. — Красивую, умную бабу