Олега не было дома чего-нибудь эдакого. Чтобы Аджею понравилось. Он, Олежа, даже рисовать пытался, но склонности не было. Проведаем? Он пропал куда-то, не звонит, на встречи не ходит. Если выздоровел, сам справился, значит, помог ему Аджей, и можно будет позвонить, сказать спасибо за чудо. Парень он хороший…

Кто именно хороший парень, Гуров уточнять не стал, чтобы случайно не сбить Толика с нужного настроя. Когда тот отлучился закрыть мастерскую, мужчины переглянулись.

— Душный он, как эта его каморка, — сказал Виктор, провожая взглядом сутулую спину Милованова. — На будущее, только так говорить с ним и можно, сперва хвалить, а потом понемногу, без нажима, спрашивать. Как с ребенком. Ну, с больным немного. Зато, если повезет, будет у нас тема для твоего звонка.

— Работает тихо, прибавки годами не просит, в отпуска не ходит. Их таких, неприметных, сотни. Что происходит, когда в одном и том же городе годами рождаются тихони и трудяги, а потом ни с того ни с сего раз, получите и распишитесь, Аджей Полонский? — вздохнув, произнес Гуров, будто продолжая вслух текущую только у него в голове мысль. Обратился к лейтенанту: — Как думаешь, Вить, почему Толик сам не воспользовался случаем и не поговорил с кумиром? Или история с Олегом слабая, и таких в Онейске десятки?

— Может, и десятки, — Сизый понизил голос и кивнул на показавшегося в дверях Милованова. — Но могу на деньги поспорить, он уже у всей свиты Аджея в черном списке. Надоел хуже горькой редьки потому что. История Олега, возможно, не уникальна, зато таких, как наш Толик, у Аджея с гарантией по рублю пучок в товарный день. А с тобой у Толи есть шанс получить хоть немного его внимания.

Каково же было удивление Гурова, когда машина повернула в тот самый двор, где совсем недавно его угощала кофе Капитолина Сергеевна!

— Да ладно, — удивленно произнес он, глядя наверх из окна машины, на тот самый второй этаж, с завешенными старыми покрывалами окнами. — Скажешь, еще и квартира та же, Сизый?

Виктор с непроницаемым выражением лица пожал плечами и, обернувшись, бросил сидящему позади фотографу: «Выходим, приехали».

Втроем они поднялись на второй этаж и замерли в прохладе и полумраке подъезда перед некрашеной железной дверью, с криво написанным простым карандашом номером. Толик, на правах знакомого, постучал. Тишина.

Когда Милованов постучал в четвертый раз, из-за двери послышались тихие звуки, будто в одной из комнат скулила собака. Потом раздались шаркающие шаги, и негромкий, уставший голос тихо спросил:

— Кто там?

— Это я, теть Тось, здравствуйте. Толя Милованов, я друг Олежи, вы меня, наверное, не помните. Я… Спросить заехал, как вы. Он трубку не берет, я думал, что уехал. Но вот узнал недавно, что квартиру-то не продали, и вы живете еще. Может, нужно что-то, помочь чем-нибудь?

В тишине подъезда, разбавляемой только тихим воем, заскрежетал засов, звякнула цепочка. Когда дверь открылась, на пороге предстала женщина, как показалось Гурову, лет пятидесяти. Она была одета в вылинявшее до неопределенности расцветки платье, тусклые волосы убраны в хвост. Лицо ее было настолько изможденным, что вопроса, почему она не посмотрела в глазок, почему открыла цепочку, не возникло. Ее совершенно не пугало то, что вместе с Толиком пришли участковый и здоровый незнакомый мужик. Ничего уже не боялась тетя Тося Максимова. Она устала бояться.

— Нечем тебе мне помочь, Толик. Но спасибо, что пришел. Заходите.

Сизый и Гуров, неловко кивнув хозяйке, вошли за фотографом, разулись в крохотной, нищей прихожей. Окна и правда были завешаны. Деревянный пол, покрытый местами вытертой коричневой краской, чисто вымыт, однако от стойкого запаха человеческих нечистот это не спасало.

— Не сумел, теть Тось?

Гуров понял, кто скулит за закрытой дверью, но без спроса открывать ее не решился. Сизый молчал. А Толик продолжал говорить, тихо и очень правильно. С потерявшей надежду матерью наркомана иначе нельзя.

— Вы присаживайтесь. — Хозяйка кивнула мужчинам, указывая на разномастные табуретки, видневшиеся через коридор в кухне. — На диван коты нагадили, не предлагаю, уж простите. Ничего нам не нужно, Толик. Просто спасибо, что пришел.

По стойкому запаху мочи было понятно, что на диван нагадили совсем не коты. В квартире не было телевизора. Гуров знал, что на кухне увидит старенькую, кем-то отданную из милости или привезенную с дачи микроволновку и холодильник, видавший еще царя Гороха. В семьях наркоманов редко бывает иначе. Тут еще и диспансер закрыли, помочь тем, в чьей изъеденной ядом душе едва теплилась надежда, стало некому. Пока Гуров думал, уместно ли будет открыть форточку и впустить в дом хоть немного свежего воздуха, женщина поймала его взгляд, но истолковала его иначе.

— Это я завешиваю из-за Олега, сына. Больно ему, смотреть на свет не может. Иногда кричит, боится чего-то. По весне я привязывала да запирала его. Теперь вот стекол у нас не хватает, выбрался… Вынес тогда деньги последние. Все подвалы обползала, пока нашла его. Лето закончится, застеклим как-нибудь. Пока тепло, вроде и не нужно.

Говорила она так спокойно, будто перспектива зимовать с окнами, забитыми одеялами и ватными матрасами, касалась вовсе и не ее. Сизый поправил фуражку и тихо, но официально спросил:

— Гражданин Максимов, ваш сын, сейчас находится здесь? Мы можем его увидеть?

— Да, конечно.

Тетя Тося отперла ключом едва держащуюся на петлях деревянную дверь. Не постучала, не предупредила, что сейчас войдут посторонние, будто в закрытой комнате скулил сейчас не живой человек, а лишенное разума животное.

Запах ударил тараном. Гуров прикрыл глаза и отвернулся от дверного проема. Когда никто из троих не сделал ни шага в сторону двери, совсем еще не старая мать Олега тихо заплакала за их спинами.

Гуров вошел.

Конечно, тетя Тося убиралась здесь. Мыла, убирала, водила за руку в туалет, кормила полусумасшедшего, истощенного ломкой сына с ложки и вытирала ему рот салфеткой. В хорошие, тихие дни, когда он позволял за собой ухаживать, она даже наверняка читала ему вслух. Но, судя по всему, хорошие времена остались далеко позади. Сейчас из мебели в комнате сына имелся только матрас на полу, а отходы жизнедеятельности, судя по вони, Олег растирал по стенам. Парень лежал на полу, в стороне от матраса, и выл не переставая, не обращая внимания на незваных гостей. Выцветшие обои были ободраны и покрыты бурыми разводами. Со стены, прямо напротив входа, на них смотрело спокойное лицо. Выцарапанное через обои, похоже, прямо в плите, чем-то твердым, вроде ложки. Едва ли мать давала Олегу нож или вилку.

— Он понимает все, — руки Гурова кто-то коснулся,