Гуров заставил себя сесть в незнакомое, пахнущее чистящим средством, кресло. Посмотрел на скромный плафон люстры, которая все еще светила, хоть нужды в этом больше не было, на улице стало светло. И сказал люстре:

— Ладно, твоя взяла. Это чужой город со своими проблемами. И «учить работать» я здесь никого не стану, а то, что мы с Сизым пройдемся по квартирам и заглянем в ту, с зашторенными окнами, — так это даже не рейд. Это его обязанность. Я просто немного встряхну парня, пусть поверит в себя. Может, и выслужит еще себе чего-нибудь. Но. Этот труп не дает мне спать.

Собственный голос в пустой квартире прозвучал неожиданно нелепо. Гуров представил, как за стеной, обклеенной обоями в мелкий цветочек и завешанной чистым, но таким старомодным ковром, замер старик. Или старуха. В очках с толстенными линзами и в старом байковом халате прикладывает граненый стакан с маркировкой СССР к стене, в тщетных попытках расслышать, что там бубнит сам себе одинокий сосед в соседней квартире. Гуров рассмеялся, и смех, стряхнув оцепенение с души, привел Гурова в чувство. Конечно, он не уедет из Онейска, пока не найдет убийцу. И обязать его уехать никто не может, как бы ни напирал Мохов или ни ехидничал Крячко. Он в отпуске. И дома его ждет только Маша, а у Маши премьера, и скучает по нему до слез она едва ли. Мороженое и магнитики на холодильник — это чудесно, но у каждого свой способ отдыхать. И Гуров хочет отдыхать, распутывая это дело.

Не каждый все же день тела замуровывают в стены. То есть в далекие девяностые это было делом вполне обычным. Чего тогда только не было, и ларьки горели вместе со сторожами внутри, и топили должников с камнем на шее, и прятали улики в бетоне, не без этого. Но тогда были девяностые. Здесь, в глубинке, они не закончились с наступлением нулевых. Но все это было не то. Спрятать труп под расписанной стеной… То есть сперва мы имеем просто стену и просто труп. Потом кому-то приходит в голову разворотить стену, находящуюся не на главной площади Онейска, но все же и не в подвале монастыря за городом. Замуровать там труп, что тоже дело непростое, требующее труда, времени, навыка…

Гуров поднялся на ноги. Неспешно дошагал до кухни. Понял, что бутербродов больше не хочет и готовить сейчас не желает. Заказал доставку через интернет, чтобы процесс приготовления пищи не мешал мыслительному процессу. Может быть, именно так и работают частные детективы. Может быть, именно так работать Гуров и мечтал всю жизнь.

…После замуровывания, которое, что само по себе удача, проходит успешно и незаметно происходит штука и вовсе непонятная. Никому не известный в то время парень, Аджей Полонский, среди сотен других находит именно этот двор, эту арку и решает именно на эту стену выплеснуть тревожный сгусток своих мятущихся эмоций. В экспрессии, цвете и запахе растворителя. Здоровенное пятно свежей штукатурки и новой кладки его не смущает.

Знал ли Полонский о трупе? Если знал, то для чего так броско пометил место преступления? Решил, что лучший способ скрыть что-то — спрятать на самом виду? Тогда почему центр изображения с воронкой не то пространства, не то времени, и туфлей на переднем плане находится не над местом захоронения, а в стороне? На чистом, новом пятаке побелки и смотрелось бы лучше, и краска наверняка ложится ровнее. Если представлять Полонского психом, свихнувшимся на почве собственной непризнанной гениальности, то либо он не умен, что непохоже, дураки не добиваются такого успеха, либо центральная идея его безумия тогда еще не выкристаллизовалась. И с трупом в руках он оказался случайно, импровизируя в тех обстоятельствах и с теми средствами, что у него имелись.

Гуров попытался вспомнить, что он знает о художнике, кроме сухих данных биографии, предоставленных ему Сизым. В памяти всплыл триптих из электрички. Выбитые окна детского дома. Но все это — дело рук его поклонников, которые кумира знают лишь по образу, раскручиваемому пиар-менеджером медийной персоны. О Полонском, а точнее о том, что могло бы пролить свет на реальные качества его личности, Гуров говорил вчера с Леной. На бумаге — со свидетельницей по делу, Перовой Еленой Александровной, тридцати двух лет, проживающей где-то под Владимиром. На деле же Лена первая запомнила, сколько сахара нужно сыпать приятному попутчику в кофе, была внимательной, собранной, доброжелательно спокойной. С прессой держалась очень правильно. И когда они, покидая место преступления, оказались в одной машине, Лена не стала обижаться на Льва за то, что он обманул их насчет своей профессии. И, как сумела, ответила на его вопросы.

— Катя будет в порядке, не волнуйтесь. Ей просто прийти в себя нужно. Вы не понимаете, Лев, это же… Аджей. Его стена, его фреска. Несколько лет Катя его имя как молитву произносила, а тут такое.

— Как молитву? Катя была в него влюблена?

— И да, и нет. Он для нее… Свет, Лев. Понимаете? Путеводная звезда. Наша Катюша из очень неблагополучной семьи и среды, жизнь ее побросала. Мы познакомились в социальном центре психологической помощи для алкоголиков. Я ходила туда мужа поддержать, а она сама вылечиться пыталась. Но сил не хватало, для чего ей трезвенность, не видела, зачем жить, не понимала. С мужем я развелась. Ничего не вышло, как и у многих. А Катя однажды увидела по телевизору Аджея. И как подменили ее. Лечение стало результаты приносить, жизнью своей занялась. Если Марат не прозевает такую девчонку, может, и семью свою еще создаст. Через стрит-арт мы все и познакомились. И таких историй тысячи, Лев. Я не считаю Аджея ни святым, ни гением, он даже не в моем вкусе. Но глядя на него, люди обретают веру в себя.

— И как он это делает?

— Что именно?

— Ну, возвращает людям веру в себя?

— Да никак особенно не стараясь, — в тусклом освещении салона Гуров заметил, что Лена улыбается. — Я всего на паре его встреч с фанатами была. Простой, улыбка до ушей. Пожил, по глазам видно. Много набедокурил, много за это заплатил. И путь этот от выпивки, наркотиков — он ведь сам его прошел. И победил. Я раз видела, как он сквозь толпу бежит — все руки тянут. Касаются его, но никто не хватает. Он сквозь сотни людей пробежал, сделал, что хотел, и вернулся. Расступались перед ним, как вода перед святым.