Хороша мудрость с наследством, и особенно для видящих солнце: потому что под сенью ее [то же, что] под сенью серебра; но превосходство знания в [том, что] мудрость дает жизнь владеющему ею. Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй: то и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него (Еккл. 7:11–14).

Упомянутые здесь «видящие солнце» — это мудрецы, праведники, о которых несколькими главами ранее Соломон сказал: у мудрого глаза его — в голове его, а глупый ходит во тьме (Еккл. 2: 14). Несмотря на повторяющееся экзистенциалистское утверждение о тщетности всего перед лицом смерти, автор время от времени ослабляет перфекционистский накал и соглашается, что нечто из существующего может быть признано благом, пусть и относительным. И хотя мудрость, сопряженная с богатством, прекрасна, автор, не удержавшись от сравнения, указывает на превосходство первого над вторым, ибо мудрость, как хождение в заповедях Закона, дает ее обладателю жизнь с Богом. Уточню: жизнь здешнюю.

Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем. Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя? Не предавайся греху, и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время? Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимать руки от другого; потому что кто боится Бога, тот избежит всего того (Еккл. 7:15–18).

Выше я упоминал о полемике внутри корпуса учительной литературы Израиля. Суть ее в самом простом виде можно описать следующим образом. Наиболее древней из книг, приписываемых Соломону, являются Притчи (VIII–IV века до н. э.). Это памятник, тесно взаимодействующий с иными текстами ближневосточной литературы, например с египетскими Поучениями Аменемопе, сборником практических рекомендаций по социально успешной и благочестивой жизни. Эти стороны человеческого бытия рассматриваются автором как однозначно взаимосвязанные — соблюдение норм благочестия априорно ведет к безбедной и общественно одобряемой жизни. То есть мудрость равна благополучию — таков тезис учительной литературы. Через некоторое время появляется Когелет — Екклесиаст и жестко, болезненно проходится по линейной теологии Притч. Его союзником становится простейшее оружие — эмпирика, опыт. Он как бы говорит, солидаризуясь с еще более древним памятником — Книгой Иова: «Что ты разглагольствуешь о благоденствующих праведниках — посмотри кругом, разве не видишь?!» Отсюда, от эмпирики, и нигилизм Екклесиаста, скептический взгляд на традиционное благочестие и зачастую на саму жизнь. Эта точка зрения столь своеобразна, что позднейший редактор не удержался и, по всей видимости, вставил в последнюю главу свои «пять копеек», что и примирило весь памятник с иудейскими, а во многом и христианскими толкователями, именно в этих стихах видящими всю суть книги. Но на этом остановимся в последней главе.

Итак, Екклесиаст — антитезис учительной литературы. И в итоге мы имеем две попытки синтеза. Первая — Иисус, сын Сирахов, возвращающийся к древним Притчам; в его лице богословская мысль Израиля какуроборос — древний символ, свившийся в кольцо змей, — хватает себя за хвост. Вторая попытка — Книга Премудрости Соломона — выводит тему на новый уровень синтеза, утверждая, что а) продвигаемый Притчами благочестивый образ жизни свят и правилен; б) праведник зачастую испытывает притеснения вплоть до мученической смерти; в) праведность всегда имеет воздаяние от

Бога — если не всегда в здешней жизни, то безусловно в посмертии. Это вариант синтеза учительной литературы, подошедший к границам новозаветного богословия.

Мудрость делает мудрого сильнее десяти властителей, которые в городе. Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы; поэтому не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя; ибо сердце твое знает много случаев, когда и сам ты злословил других (Еккл. 7:19–22).

Неоспоримость факта, что без мудрости сколь угодно огромная сила тратится в лучшем случае бессмысленно и непродуктивно, многократно доказана человеческой историей. В том числе и историей недавно минувшего горестного XX века.

Мысль о том, что среди людей нет никого, кто жил бы совершенно непорочно, характерна для библейских текстов: кто родился чистым от нечистого? Ни один (Иов. 14: 4), нет человека, который не грешил бы (3 Цар. 8:16). Этот пессимизм вызван не изначальными свойствами человека, — хотя некоторые иудейские комментаторы считают нашу удобопреклонность к греху следствием телесности, что неверно. Проблема в свойствах приобретенных — в изменениях, случившихся в природных основах из-за грехопадения, которому, замечу, в отличие от христианства, не отводится столь важного места в иудейской антропологии.

Здесь тезис Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы служит поводом не для очередного биения себя в грудь и сердечного сокрушения, а для вполне практических выводов в рамках золотого правила нравственности. Золотым это правило названо из-за абсолютной универсальности принципа, присутствующего в целом ряде религиозных и философских систем, от аристотелевского «Как вести себя с друзьями?» — «Так, как хотелось бы, чтобы они вели себя с нами»[2] до Канта, сказавшего: «Поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы»[3].

Екклесиаст предлагает использовать золотое правило для неосуждения других, помня, что ты и сам был повинен в подобных грехах. Что подводит нас к Евангелию, где мы слышим из уст Спасителя: ибо каким судом судите, [таким] будете судимы; и какою мерою мерите, [такою] и вам будут мерить, обратив это так же к теме осуждения ближнего: И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь (Мф. 7: 2–3)

Все это испытал я мудростью; я сказал: «буду я мудрым»; но мудрость далека от меня. Далеко то, что было, и глубоко — глубоко: кто постигнет его? Обратился я сердцем моим к тому, чтобы узнать, исследовать и изыскать мудрость и разум, и познать нечестие глупости, невежества и безумия, — и нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею. Вот это нашел я, сказал Екклесиаст, испытывая одно за другим. Чего еще искала душа моя, и я не нашел? — Мужчину одного из тысячи