как ты уехал. Надеюсь, ты там ещё не потерялся где-нибудь на болотах и почтальон тебя найдёт.

Твой умирающий от скуки и покрывающийся плесенью и пылью друг,

Алексей Оленев

Михал!

Я так и не получила ответа на прошлое письмо. Ты злишься на отца, понимаю, но зачем разбивать сердце мне? Я не прошу о многом, только хочу знать, что мой сын жив, здоров, не бедствует и не умирает с голоду или, что ещё хуже, позорит наш род, прося о помощи других.

Сын, ты князь по праву рождения. Отказаться от привилегий, дарованных тебе самим Создателем, – опрометчиво и глупо. Ты юн, я понимаю. Такие порывы наивного благородства свойственны всем юношам твоего возраста, но если ты сейчас совершишь непоправимую ошибку, то после исправить её, быть может, уже не получится.

Возвращайся домой! Помирись с отцом, попроси у него прощения. Знаю, несмотря на всё сказанное, он примет тебя обратно, и ты вернёшь его расположение. Михал, сыночек, ты единственный наш наследник. Ты князь Белорецкий, и тебе должен достаться Волчий лог. Только подумай: если отец исполнит свои угрозы, все земли, всё состояние унаследует твой троюродный кузен. Ты же помнишь этого несносного человека. Он ужасный, глупый, грубый, невыносимый деспот и тиран, который к тому же до сих пор ненавидит твоего отца, потому что я вышла за него замуж. Он не простил меня и по-прежнему ревнует, а ревность толкает людей на отвратительные поступки. Только подумай, что станет с Волчьим логом, что станет со мной, если он получит всё состояние. Он погубит нас, лишь бы отомстить.

Михал, прошу в последний раз вернуться домой, если не хочешь потерять ещё и любовь и благословение своей матери.

Этому глупому conflit des générations[9] пора положить конец.

Княгиня Эльжбета Белорецкая

Приписка от руки почерком Михаила Белорецкого:

à la guerre comme à la guerre[10]

17 студня

Несколько раз перечитал письмо матушки, но так и не нашёл в себе сил написать ответ. Что я могу сказать? Что от одного воспоминания о доме мне становится тошно? Что не считаю себя виноватым?

Последнее, что я помню об отце, так это как он угрожал пристрелить меня из своего охотничьего ружья, если я переступлю порог дома. И он, fils de pute[11], это сделал. Он выстрелил в собственного сына!

И только то, что он был мертвецки пьян, спасло мою жизнь и здоровье. Пуля угодила в дверной проём, выстрел до ужаса перепугал матушку (она потом писала, что не вставала с постели две седмицы), а у меня появились первые седые волосы ровно после этого случая. Мне было бы жаль матушку, если бы только ровно перед этим она не стояла на стороне отца и не утверждала, что я предал семью, родовую честь, мать, отца, Создателя и всю Рдзению. Честное слово, с тех пор мне крайне тяжело верить в её заверения в любви. Мне кажется, ради чести и репутации она готова забыть о таком понятии. Никогда не замечал нежных чувств между родителями. Их брак, все их отношения – это деловая сделка. Лицемерие. Фарс. Притворство и самообман. Мы никогда не были настоящей семьёй.

Несколько раз порывался сжечь её письмо, но так и не смог. Мне очень хочется вернуться домой, но от одной мысли, что снова придётся пережить встречу с отцом, становится дурно.

Для нескольких дней в Курганово я собрал уже немало материала, а впечатлений – так ещё больше. Завтра клянусь, что выйду из спальни, только чтобы перекусить, а в остальном буду работать и приведу в порядок то, что нашёл.

18 студня

В трёх вещах я совершенно уверен: во-первых, доктор Остерман по неясной причине нагло мне врёт; во-вторых, всем событиям, включая историю о ведьме-волчице, есть рациональное объяснение, и мне нужно отринуть свою веру в сверхъестественное; в-третьих, я обязан разобраться в происходящем.

Нет, я вовсе не герой. Мне страшно идти наперекор графу, но искренне жаль несчастную Матрёну, которую могут запереть в оранжерее и навеки лишить не только рассудка, но и свободы. Верю, что в столице найдутся доктора, которые смогут помочь. Осталось только нанять возницу, чтобы довез её до Белграда, а у меня нет денег. Отправил письмо Лёшке. Он должен помочь.

Утром ходил на службу вместе с графиней. Мне стало плохо. (В ратиславских храмах очень тесно и душно, к тому же нет скамеек, чтобы присесть. Всю службу прихожане стоят и жгут свечи. Невыносимо просто.)

Поэтому я оставил графиню и пробрался поближе к выходу, встал у приоткрытой двери, откуда шёл свежий воздух.

– Я думала, вы уже сбежали, князь, – прошептали у меня за спиной.

Я так вздрогнул, что на меня оглянулись старушки, стоявшие рядом. Позади оказалась девушка в багровом шерстяном платке. Она стояла, держа в руках свечу и опустив голову так, что было видно только кончик её носа, губы да светлые растрёпанные волосы. В пряди у неё были вплетены перья.

– Это вы. – Я сразу узнал доярку, принёсшую молоко Марусе.

– Это я. – Рот изогнулся в улыбке. – Вы пропали…

– Приболел. – Как-то неловко признаваться кметке, что я пролежал несколько дней в постели из-за переживаний.

Это столичная изнеженная господица может позволить себе слечь от нервного истощения на целую седмицу. Для деревенской крепкой девки оправданием, чтобы лежать без дела, может послужить только смерть. А я, получается, повёл себя немногим лучше знатной девицы.

Впрочем, эти дни взаперти помогли мне собраться с мыслями и решить, как действовать дальше.

Незнакомка оглянулась по сторонам и встала чуть ближе.

– Лучше смотрите вперёд, а то на нас оборачиваются, – прошептала она. – У меня к вам важный разговор.

Растерявшись, я едва не выронил свечу из рук, кивнул и постарался не отворачиваться от сола, перед которым читал молитву Пресветлый Брат. Нужно сказать, в деревенских храмах в Ратиславии солы обычно весьма скромные, но граф Ферзен позаботился о прихожанах. Настасья Васильевна рассказала, что огромный позолоченный сол для Заречья привезли с Айоса. Украшен он богато: солнечные лучи выложены жемчугом, да и позолота блестит ярко, не то что в других деревенских храмах.

Когда незнакомка оказалась так близко, сквозь невыносимый запах пчелиного воска пробились ароматы полевых трав. Не думал, что доярка, что возится с коровами, может так пахнуть.

– Хотела попросить не рассказывать никому о Матрёне. Если доктор или граф узнают, ей несдобровать…

– Конечно, понимаю. Маруся всё объяснила.

– Хорошо. Потому что в этой оранжерее люди пропадают.

– Их там лечат.

– Уж не знаю, как их лечат, но никто оттуда ещё не вышел. Если кто попадал в оранжерею, то пропадал там с концами. А те, кто сбегал, уже не походили на себя прежних. Даже на людей они не походили.

– Хм… Надо сказать, я видел одного из пациентов доктора Остермана. Признаюсь, это зрелище не на шутку меня перепугало. Но доктор объяснил, как кликушество меняет людей, делает их почти зверьми…

– Кликушество лишает разума, не спорю. – Голос незнакомки сделался резким. – Но в зверей людей превращают в оранжерее. Вы разве не видели? Тот сбежавший пациент был вовсе не человек. В нём и не осталось ничего человеческого. Он сильнее, ловчее любого человека. Даже форма его рук и ног поменялась.

– Вы тоже его видели?

Она предпочла притвориться, будто не расслышала мой вопрос.

– Мне нужна ваша помощь.

– Какая именно?

– Там, в оранжерее, моя сестра. Её увели насильно. Она не представляет никакой опасности. Я умоляла графа её отпустить. Прошло уже несколько месяцев, но я не получила никаких вестей от Катажинки.

Меня сразу привлекла эта рдзенская форма имени. В Ратиславии кметку бы назвали Катей. Но на мой вопрос доярка ничего не ответила.

– Вашу сестру зовут Катажинка? Вы рдзенка?

Незнакомка придвинулась ещё ближе, и ароматы трав обволокли меня, перебивая запах воска.

– Князь, пожалуйста, помогите с ней встретиться.