и варварском образе жизни кметов. Винить весь мужской род в болезни? К тому же утренний беглец очевидно сам был мужчиной, значит, страдали от недуга не только женщины.

– Вы бы знали, каково замужним женщинам у нас приходится, Михаил Андреевич, – потупив взгляд, произнесла Маруся. – После первой брачной ночи Матрёна синяя прибежала, как он её избил. Лица было не узнать. Только… она же уже мужнина жена. Тятя её обратно не принял.

Старик за столом ворчливо пробормотал что-то и отвернулся к солу в красном углу, то ли не желая слушать, то ли моля Создателя о прощении.

– И так она три года подряд жила. Трёх детей потеряла, потому что её муж со свекровью колотили. Младенчики мёртвыми рождались, так её за это ещё сильнее колотили. А потом вот… кликушей стала. От горя. Это ведь всё от горя. Русалки, лесавки, кликуши – ими от горя становятся. От разбитого сердца.

Очень интересное сравнение: кликуши деревенскими приравнены к нечистой силе, при этом подчёркивается, что становятся ими девушки и женщины от несчастной жизни.

Я попросил у Маруси разрешения записать нашу беседу с её сестрой. Я не доктор, но сравнение кликуш с нечистой силой пробудило во мне исследовательский интерес. Прежде никогда не задумывался об этом, но собственный опыт натолкнул на мысль, что все сверхъестественные существа и события можно объяснить естественными причинами. Да-да, всего один день перевернул мою жизнь и мои взгляды кверху дном, и вот я уже превратился в скептика. Посмотрим, насколько меня хватит. Или это и есть проблеск разума? Признак выздоровления? Мне бы, наверное, стоило обратиться за помощью к доктору Остерману, но после увиденного утром до ужаса страшно невольно стать жертвой его экспериментов.

Итак, я зажёг вторую лучину и подошёл ближе к Матрёне, держась на безопасном расстоянии.

Писал в темноте, торопился. Оставлю пока так, потом перепишу и дополню.

МАТРЁНА

– Матрёна, здравствуй. Меня зовут Михаил.

Несколько раз повторил:

– Ты хорошо себя чувствуешь? Сестра переживает, что ты болеешь.

Не реагирует. Отводит взгляд. Подсел ближе.

– Что ты скажешь о своём муже? Он правда бил тебя?

Рычит утробно.

– Ты знаешь, чем болеешь?

– Кликуша я.

Первая реакция, но не смотрит.

– Как ты стала кликушей?

– Оно внутри… росло. Росло. Выло. И они выли.

– Кто?

– Они. Слуги Княжны.

– Кого?

– Она. Лесная Княжна.

Трясётся. Тремор. Взгляд бегает. Дёргает головой.

– Кто такая Лесная Княжна?

– Она. Она им говорит. Они поют. И мы поём. С ней поём. Для неё. Лесная Княжна.

Речь обрывистая, шепчет, рычит.

– Идёт. Поёт. Идёт.

Моя ошибка. Попытался успокоить и погладить. Боится мужчин. Сорвалась на вой, вырывалась, билась о стену, всё повторяла, что идёт эта Лесная Княжна, и выла.

На улице выли волки. Спровоцировало?

Писать в полумраке и одновременно вести разговор и наблюдение крайне неудобно, поэтому мало что понятно из моих записей. Очень жалею, что не пошёл в своё время на курсы стенографии. Крайне полезно для моего рода деятельности уметь быстро вести запись.

Теперь уже упущу что-нибудь, всё происходило так быстро. Когда завыли собаки (но мне, конечно же, казалось, что это волки, чтоб мою дурную голову), Матрёна тоже сорвалась на вой. В ней почти пропало всё человеческое. Зрелище пугающее и весьма отвратительное. Она выла, плакала, лаяла, рычала, и это всё как будто одновременно, будто вместе с ней кричало ещё несколько человек. Не удивлён, что Пресветлые Братья верят, будто кликуши одержимы демонами. Будь я менее образован, тоже бы поверил, что этому есть сверхъестественные причины. Даже не сразу получилось разобрать в этой какофонии звуков, что она произносила слова. Я не сразу понял, что она повторяла всё то же: «Лесная Княжна идёт».

А когда это стало наконец-то ясно, то от осознания пробрал озноб. Замерев, я наблюдал, как несчастная женщина рыдала, как вдруг начала биться затылком о стену. Её сестра с отцом подскочили и попытались успокоить. А Матрёна всё визжала, плакала, пока вдруг, точно по щелчку спрятанного где-то в глубинах её тела механизма, не затихла.

Это произошло совершенно неожиданно и очень быстро, как и началось. Оставалось только с ужасом и некоторым, стыжусь даже себе признаться, отвращением наблюдать за этой картиной. Осознание, что человек – такой же, как я, пусть и менее образованный, менее удачливый в происхождении своём, – может совершенно потерять всё человеческое, заставило меня оцепенеть. И я снова почувствовал себя беспомощным мальчишкой, которого силой тащат к огромному камню, которому грозят накинуть волчью шкуру на плечи, лишить речи, заставить выть по-звериному. Но там, в горячке, в кошмарных снах, которые нужно перестать считать настоящими, я был спасён. Несчастную Матрёну никто не спас, и от этого мне стало горше всего. Её – избитую мужем, замученную, беззащитную – выгнал собственный отец. Мне ли не знать о родительском равнодушии? Мне ли не понимать, как честь и долг могут оказаться важнее благополучия близкого человека, собственного сына?

Я мог оказаться на месте бедной Матрёны, сложись судьба иначе.

До сих пор не по себе, когда вспоминаю увиденное. А тогда, в избе Маруси, я и вовсе не мог ничего ни сказать, ни сделать. Только смотрел, прижимая к себе журнал с записями.

А потом всё вдруг затихло. Матрёна поникла на руках сестры, замолчала, и только тогда мы расслышали нерешительный стук в дверь.

Маруся крепче прижала к себе голову Матрёны, погладила её по запутанным волосам. Дверь тихо приоткрылась, и из сеней послышался нежный девичий голос:

– Это я.

После воплей и рыданий этот голос показался настолько неправдоподобно тихим и чистым, что мы все вздрогнули. Старик первым пришёл в себя, подскочил и поспешил к двери.

– Это… соседка, – растерянно пояснил он зачем-то. – Молоко нам продаёт, а то коровка наша околела зимой.

Мне в целом было всё равно до их дел и соседей, но я закивал. Старик забрал крынку и попросил девушку подождать снаружи. Видимо, хотел найти для неё плату. Оставаться в избе было не по себе, и я вдруг осознал, что больше всего мечтаю как можно скорее оказаться на улице.

– Я тоже снаружи подожду! – воскликнул я и, схватив сумку, прямо так, без тулупа, выбежал на крыльцо.

Девушка стояла на нижней ступени, прислонившись спиной к стене. Лицо и волосы её почти целиком скрывал большой багряный платок.

– Доброй ночи. – Я слегка поклонился. Очень нелепая у меня привычка, кланяться кметкам я не должен, но делаю это по старой, вбитой гувернёром привычке.

Девушку, кажется, развеселило, что господин ей кланяется, потому что голос её прозвучал весело.

– Доброй ночи, князь.

Меня смутило, что в деревне уже прознали, кто я такой. Приехал только пару дней назад, а слухи уже разлетелись. Замолчать было бы теперь неловко, да и как-то невежливо, поэтому я зачем-то поинтересовался:

– Ночная дойка?

Она прыснула и кивнула. Мне стало обидно, что надо мной потешается какая-то деревенская девка (она была такая тоненькая, худенькая, что я сразу решил, что она совсем молодая, незамужняя ещё).

Разговаривать с ней в целом было не о чем, а меня, как всегда, волновали вопросы, связанные с научной работой, поэтому я решил спросить:

– Не знаете, кто такая Лесная Княжна?

Она посмотрела на меня исподлобья, так что я снова не смог разглядеть её лица из-под накинутого платка.

– А что вам до Лесной Княжны, барин?

Будь проклят мой больной разум. От одного звучания её голоса меня пробрала дрожь, а по коже побежали мурашки, точно от зимней стужи. Я готов был поклясться, что уже слышал этот голос тогда, много лет назад, у волчьей пещеры.

– Я учёный, – привычно пояснил я. – Собираю былички, сказки, песни в деревнях. Всё, что рассказывает о необычном.

– А чем же необычна Лесная Княжна? – Мне показалось, что она улыбнулась.

– Вы мне расскажите. – Невольно и на моих губах родилась улыбка. – Я же не знаю, что случилось.

– Что случилось…

Она вдруг как-то раздражённо передёрнула плечами, оглянулась по сторонам, бросая взгляд на избы.

– Знаете, как у нас говорят? Не смотри в лес, а то