остальные только диву давались. Быть может, думала теперь госпожа Чаттерджи, никакого обмена мыслями между ними не происходило, Бахадур просто покорялся воле судьбы: пусть та сама разбирается с Дипанкаром, который не желает ничего решать и покорно принимает все, что выпадает на его долю.

– Ты даже девушку себе выбрать не можешь, – продолжала мама его журить. – И Хемангини к тебе неравнодушна, и Читра… ты совсем как Куку, – с грустью подытожила она.

В отличие от большеглазого Амита с мягкими округлыми чертами, куда больше соответствующими представлениям госпожи Чаттерджи о мужской красоте, лицо у Дипанкара было тонкое, точеное. Мать всегда втайне считала его гадким утенком: яростно бросалась в бой, когда кто-то называл его угловатым или костлявым, но с изумлением и недоверием слушала разговоры многочисленных читр и хемангини о его привлекательности.

– Они далеки от Идеала, маго, – сказал Дипанкар. – А я еще не отчаялся найти свой Идеал. И достичь полного Единения.

– Для этого ты собрался на фестиваль в Брахмпур? Какой позор для брахмо – молиться Ганге и купаться в ней!

– Нет, ма, это не позор, – серьезно ответил Дипанкар. – Даже Кешуб Чандер Сен[329] умастился маслом и трижды совершил омовение в водоеме на площади Дальхузи.

– Не может быть! – воскликнула госпожа Чаттерджи, потрясенная вероотступническими речами Дипанкара. Не пристало брахмо, которые придерживались абстрактных и возвышенных монотеистических взглядов, заниматься такими глупостями.

– Правда, маго. Ну ладно, может, не на площади Дальхузи… – уступил Дипанкар. – Зато он вроде бы окунулся целых четыре раза, а не три. И воды Ганги гораздо священнее, чем вонючая жижа на площади Дальхузи. Да что там, сам Рабиндранат Тагор говорил о Ганге…

– Ах, Роби-бабу́! – воскликнула госпожа Чаттерджи, и лицо ее тут же исказил смиренный религиозный экстаз.

Следующий визит в клинику доктора Дипанкара нанес Тапан.

Пусик сразу же перебрался с коленей Дипанкара к нему. Всякий раз, когда Тапан собирал чемодан перед отъездом в школу, Пусик приходил в отчаяние, усаживался на чемодан, чтобы его не забрали, а потом несколько недель кряду безутешно скулил и рычал на всех членов семьи.

Тапан погладил пса по голове и полюбовался сверкающим черным треугольником, образованным его глазами и носом.

– Мы тебя никогда не застрелим, Пусик, – пообещал он. – У тебя белков вообще не видно[330].

В знак всецелого одобрения и согласия с его словами Пусик помахал хвостиком-щеткой.

Тапан был чем-то обеспокоен и хотел поговорить, но никак не мог внятно сформулировать свою мысль. Дипанкар позволил ему немного поболтать о том о сем. Через некоторое время Тапан разглядел на верхней книжной полке книгу про самые известные битвы и попросил ее почитать. Дипанкар удивленно взглянул на пыльный томик – пережиток непросвещенной поры его жизни – и вручил книгу Тапану.

– Оставь себе, – сказал он.

– Ты уверен, дада? – полным благодарности голосом уточнил Тапан.

– Уверен ли я? Хм, не сказал бы. – Дипанкар начал сомневаться, стоит ли Тапану увлекаться такого рода литературой. – Как дочитаешь, принеси обратно – тогда и решим, что с ней делать… Тогда или попозже.

Наконец, только он собрался помедитировать, в комнату забрел Амит. Он весь день писал и выглядел усталым.

– Я тебе точно не помешаю? – спросил он.

– Нет, дада, не помешаешь.

– Уверен?

– Да.

– Я просто хотел кое-что с тобой обсудить… с Минакши и Куку о таком не поговоришь.

– Знаю, дада. Она очень славная.

– Дипанкар!

– А что? Непосредственная, – сказал Дипанкар с видом судьи, выводящего бэтсмена из игры. – Умная, – продолжал он, как Черчилль, объявляющий победу. – Привлекательная! – добавил он, изобразив рукой трезубец Шивы. – Совместима с Чаттерджи, – пробормотал он, точно матрона, вещающая о четырех целях в жизни, – и беспощадна к Бишу, – наконец заключил он, принимая позу бесстрашного Будды[331].

– Беспощадна к Бишу?

– Да, это мне Минакши недавно рассказала. Арун, похоже, вне себя от злости и больше не хочет ее ни с кем знакомить. Мама Аруна в печали, Лата – втайне торжествует, а Минакши – она, вообще-то, ничего не имеет против Биша, кроме того, что он невыносим, – встала на сторону Латы. И кстати, Бисвас-бабу́, которому уже все доложили, считает, что она идеально мне подходит. Это ты ему рассказал? – невозмутимо спросил Дипанкар.

– Нет, – нахмурился Амит. – Наверное, болтушка Куку растрезвонила. Какой ты сплетник, Дипанкар, ты вообще чем-нибудь полезным занимаешься в жизни? Лучше бы исполнил волю отца: устроился на нормальную работу и взял на себя финансовые дела семьи. Если финансами придется заняться мне, это убьет и меня, и мой роман. Да и вообще: она тебе не подходит. Нисколько. Ни капельки. Поищи себе другой Идеал.

– Ради тебя – что угодно, – миролюбиво ответил Дипанкар и в ласковом благословении опустил правую руку.

7.40

Однажды днем госпоже Рупе Мере прислали из Брахмпура манго, и глаза ее заблестели от счастья. В Калькутте она ела только манго сорта лангра: вполне вкусное, однако совсем не такое, как в ее детстве. Больше всего на свете она любила нежное, сочное, восхитительное дашери, но, увы, сезон их, как она думала, подошел к концу. Савита отправила ей дюжину почтой, однако, когда посылка наконец пришла, сверху лежало три раздавленных плода, а на дне – косточки. Кто-то на почте вскрыл посылку и украл ее манго. Госпожа Рупа Мера была ужасно расстроена – и людским коварством, и собственной обездоленностью. В этом сезоне о дашери можно забыть, решила она, а до следующего еще попробуй доживи… В таких рассуждениях, конечно, было больше драмы, чем здравого смысла (госпоже Рупе Мере еще не исполнилось пятидесяти). И вот ей принесли ящик, а внутри – две дюжины дашери, спелые, но не переспелые, даже немного прохладные на ощупь!

– Кто их принес? Почтальон? – спросила госпожа Рупа Мера слугу Ханифа.

– Нет, мемсахиб. Какой-то человек.

– Как он выглядел? Откуда взялся?

– Да просто человек, мемсахиб. Просил передать вам вот это письмо.

Госпожа Рупа Мера строго воззрилась на Ханифа:

– Что же ты сразу не сказал?! Ладно. Неси сюда тарелку и острый нож. И вымой два манго. – Она пощупала плоды в коробке и выбрала два. – Вот эти.

– Хорошо, мемсахиб.

– Еще вели Лате сейчас же вернуться и съесть со мной манго.

Лата сидела в саду; дождя не было, зато дул приятный ветерок. Когда она вошла в дом, госпожа Рупа Мера зачитала ей вслух письмо от Савиты:

…но я сказала, что ты наверняка ужасно расстроена, любимая моя ма, да мы и сами расстроились, ведь мы так тщательно, с такой любовью выбирали для тебя эти манго, каждый плод осматривали, чтобы они окончательно поспели только через неделю,