не менее Оппи реагировал спокойно и задавал разумные вопросы, пытаясь взвесить свои шансы. Через тридцать пять минут он поднялся, заявив, что должен проконсультироваться с Гербертом Марксом. Стросс предложил ему свой «кадиллак» с шофером, и расстроенный (вопреки внешней выдержке) Оппенгеймер необдуманно принял услугу.

Вместо того чтобы ехать к Марксу, он попросил водителя доставить его в офис Джо Вольпе, бывшего юрисконсульта КАЭ, который вместе с Марксом помогал ему во время судебного процесса Вайнберга. Вскоре подъехал сам Маркс, и они втроем потратили час на обсуждение вариантов действий. Их разговор записывал потайной микрофон. Предвидя, что Оппенгеймер поедет за советом к Вольпе и наплевав на юридическую неприкосновенность отношений между адвокатом и клиентом, Стросс заранее установил в кабинете Вольпе подслушивающее устройство[32].

Микрофоны, спрятанные в кабинете Вольпе, позволили Строссу — с помощью распечаток беседы — установить, что собирался предпринять Оппенгеймер — расторгнуть свой контракт на консультационные услуги или же защищаться от обвинений на официальном слушании. В конце дня Энн Уилсон Маркс увезла Роберта и своего мужа к себе домой в Джорджтаун. По дороге Оппенгеймер сказал: «Не могу поверить в то, что со мной происходит». Тем же вечером Роберт поездом вернулся в Принстон, чтобы поговорить с Китти.

Стросс рассчитывал услышать решение Оппенгеймера в тот же день. Так и не дождавшись звонка, он попросил Николса позвонить Роберту в полдень следующего дня. Оппенгеймер сказал, что ему требуется дополнительное время. Николс бесцеремонно ответил, что «больше времени ему не дадут», и выдвинул трехчасовой ультиматум. Оппенгеймер вроде бы согласился, но часом позже позвонил Николсу и заявил, что желает лично приехать в Вашингтон. Он обещал сесть на послеобеденный поезд и встретиться со Строссом в девять утра.

Оставив Питера и Тони на попечение секретарши Верны Хобсон, Роберт и Китти выехали поездом из Трентона и к вечеру прибыли в Вашингтон. Запланировав переночевать у Марксов в Джорджтауне, они провели вечер с Марксом и Вольпе, продолжая обсуждать, стоит ли Роберту обороняться от обвинений.

«Он пребывал все в том же отчаянии», — вспоминала Энн. После часового обсуждения юристы подготовили «дорогому Льюису» письмо. Оппенгеймер сделал вывод, что Стросс предпочел бы, чтобы он уволился по собственному желанию: «Вы назвали в качестве желательной альтернативы возможность прервать мой контракт консультанта комиссии и тем самым избежать рассмотрения обвинений…» Оппенгеймер сказал, что тщательно взвесил этот вариант. «В подобных обстоятельствах, — написал он, — такая линия поведения означала бы, что я признаюсь и согласен с утверждением, будто я не пригоден для службы государству, которому я служил добрых двенадцать лет. Этого я не могу сделать. Будь я настолько недостоин, я вряд ли бы мог служить Америке так, как я это делал, быть директором института в Принстоне или выступать, как это не раз бывало, от имени нашей науки и нашей страны».

К концу вечера Роберт заметно устал и пал духом. Выпив несколько бокалов алкоголя, он поднялся наверх, объявив, что ляжет спать в гостевой спальне на втором этаже. Через несколько минут Энн, Герберт и Китти услышали «жуткий грохот». Первой на второй этаж прибежала Энн. Роберта нигде не было. Постучав в дверь ванной комнаты, выкрикнув его имя и не получив ответа, она попробовала открыть дверь. «Дверь не открывалась, — сказала она, — а Роберт не отвечал».

Оппи упал в ванной комнате на пол и своим туловищем забаррикадировал вход. Втроем они постепенно открыли дверь, отодвинув неподвижное тело Роберта в сторону. Друзья отнесли Оппи на диван и привели в чувство. «Он не мог связно говорить», — вспоминала Энн. Роберт сказал, что принял таблетку снотворного, которую ему дала Китти. Энн позвонила врачу, и тот приказал не давать ему заснуть. Целый час до прибытия врача они то и дело будили Оппи и отпаивали его кофе. «Зверь в чаще» бросился в атаку, для Роберта наступили тяжкие времена.

Часть пятая

Глава тридцать четвертая. «Хорошего мало, правда?»

Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест[33].

Франц Кафка. Процесс

Как только Оппенгеймер проинформировал Стросса о своем нежелании добровольно оставить пост, главный управляющий КАЭ Кеннет Николс привел в движение маховик уникальной американской инквизиции. Николс и Гарольд Грин — в то время молодой юрист КАЭ — принялись составлять черновик письма с обвинениями против Оппенгеймера, суть которых они выразили словами: «На этот раз скользкий сукин сын от нас не уйдет». Оглядываясь назад, Грин сказал, что эта реплика точно отражала тактику КАЭ во время слушания.

В сочельник агенты ФБР приехали в Олден-Мэнор и забрали находившиеся у Оппенгеймера секретные бумаги. В тот же день Оппенгеймер получил официальное письмо КАЭ с обвинениями, датированное 23 декабря 1953 года. Николс информировал Оппенгеймера, что КАЭ сомневается, «не станет ли его дальнейшее участие в работе Комиссии по атомной энергии угрозой для обороны и безопасности страны и соответствует ли оно интересам национальной безопасности. Это письмо содержит перечень мер, которые вы имеете право принять с целью разрешения вопроса…» Обвинения включали в себя все прежние «компрометирующие» сведения о связях Оппенгеймера с известными и тайными коммунистами, отчислениях в фонды Коммунистической партии Калифорнии и деле Шевалье. «Вы сыграли, — говорилось в письме, — важную роль в склонении других ученых к отказу от работы над проектом водородной бомбы, и оппозиция против водородной бомбы, наиболее знающим, наиболее действенным членом которой вы были, определенно затормозила ее разработку». За исключением обвинения в противодействии разработке водородной бомбы вся прежняя информация раньше уже проверялась и была отвергнута генералом Гровсом и КАЭ. В 1943 году, зная обо всех этих фактах, генерал Гровс тем не менее распорядился выдать Оппенгеймеру секретный допуск, а КАЭ продлила его в 1947 году и в последующие годы.

Включение сопротивления созданию супероружия в список обвинений показывало, какой низости достигла охватившая Вашингтон истерия маккартизма. Поставив знак равенства между несогласием и неблагонадежностью, маккартизм переписал определение роли государственного советника и самого смысла таких советов. Обвинение КАЭ не задумывалось как специфический акт судебного разбирательства с целью осуждения обвиняемого. Оно скорее носило политический характер, и решать вопрос о секретном допуске предстояло «жюри», назначенному председателем КАЭ Льюисом Л. Строссом.

За два-три дня до Рождества Роберт и Китти прошли в кабинет мимо сидевшей за столом секретарши и закрыли за собой дверь. Это было что-то новое. Обычно Роберт всегда держал