Чутье не обмануло Эйнштейна. Время покажет, что Роберт совершил ошибку. «Оппенгеймер не кочевник вроде меня, — признался Эйнштейн близкому другу Джоанне Фантовой. — Я родился в слоновьей шкуре, меня никто не может обидеть». А Оппенгеймера, на его взгляд, было легко ранить — и запугать.

В конце февраля, когда Оппенгеймер вносил последние штрихи в письмо с ответом на обвинения КАЭ, его старый друг Исидор Раби попытался выступить посредником в сделке, которая позволила бы Роберту вообще не участвовать в слушании. Стросс в начале года прознал о попытке Раби выйти на президента и блокировал ее. На этот раз Раби предложил непосредственно Строссу и Николсу отозвать официальное письмо с обвинениями и восстановить секретный доступ Оппенгеймера в обмен на его быстрый уход из КАЭ по собственному желанию. К тому же было непохоже, чтобы КАЭ активно прибегало к услугам Оппенгеймера как консультанта, — за последние два года он проработал в рамках консультационного контракта всего шесть дней.

Вскоре после этой встречи Гаррисон и Маркс прибыли 2 марта 1954 года в кабинет Стросса и подтвердили, что Оппенгеймер готов пойти на такой компромисс. Однако уверенный в победе Стросс отмел предложение, заявив, что о нем «не может идти и речи». Устав КАЭ, утверждал он, требовал созыва дисциплинарной комиссии. Если Оппенгеймер подаст заявление об уходе по собственному желанию в письменном виде, то «КАЭ его рассмотрит». Это не лезло ни в какие ворота, и в тот же день Гаррисон и Маркс, посоветовавшись с клиентом по телефону, решили «бороться до конца на заседании комиссии».

Письменный ответ Оппенгеймера на обвинения, имеющий формат автобиографии, поступил в КАЭ 5 марта 1954 года. Он растянулся на сорок две машинописные страницы.

Когда о происходящем узнали широкие научные круги, друзья Оппенгеймера начали звонить, чтобы выразить свою тревогу. 12 марта 1954 года из Вашингтона позвонил и спросил, чем может помочь, Ли Дюбридж. Оппенгеймер с горечью ответил: «Я думаю, в Вашингтоне могли бы кое-что сделать, если бы захотели, но сомневаюсь, что они на это пойдут. <…> Не мне вам говорить, что все это дело совершенная чушь».

«Хорошо бы, если так, — ответил Дюбридж. — Будь это чушь, мы бы еще поборолись. Увы, все намного глубже». Роберт, похоже, с ним согласился и покорно приготовился пережить «канитель». Еще один друг — Джеррольд Закариас — заверил Оппи: «Вам лично нечего бояться, ей-богу, ваша позиция очень важна для страны. Устрой им ад — вот что я имею в виду».

Третьего апреля Роберт позвонил своей возлюбленной Рут Толмен и сообщил ей о грядущих событиях. Это был их первый разговор за несколько месяцев. «Невероятно приятно было услышать твой голос сегодня утром, — написала Рут в письме. — Подозреваю, что ты был слишком издерган и растерян, чтобы писать. <…> Ты постоянно в моих мыслях, дорогой, и я, конечно, очень беспокоюсь. <…> Ох, Роберт, Роберт, сколько раз это бывало с нами: мы не в силах помочь, даже если очень этого хотим».

Через несколько дней Оппенгеймеры поездом отправили Питера и Тони к старым друзьям по Лос-Аламосу, семейству Хемпельман. Весь период слушания дети проведут в Рочестере, штат Нью-Йорк. Незадолго до отъезда из Вашингтона Роберт и Китти получили письмо от старого друга Виктора Вайскопфа, который, узнав о их невзгодах, выразил поддержку и ободрение: «Ты должен знать: я и все те, кто чувствует то же самое, что и я, отчетливо понимают: ты ведешь нашу общую борьбу. Почему-то Судьба возложила на твои плечи самую тяжкую долю в этой борьбе. <…> Кто еще в этой стране способен лучше выразить дух и философию всего того, ради чего мы живем. Вспомни о нас, если ощутишь упадок духа. <…> Я прошу тебя оставаться таким, каким ты всегда был, и тогда все закончится хорошо».

Славная мысль.

Глава тридцать пятая. «Боюсь, что все это — чистый идиотизм»

Процедура извращена с самого начала.

Аллан Эккер, адвокат группы защиты

Льюису Строссу не терпелось начать разбирательство побыстрее. С одной стороны, он реально опасался, что «подсудимый» сбежит из страны. Надеясь, что паспорт Оппенгеймера изымут, Стросс предупредил министерство юстиции: «Было бы прискорбно, если под давлением обвинений КАЭ он решит перебежать на другую сторону». Кроме того, Стросс не хотел, чтобы в его планы вмешался сенатор Маккарти. 6 апреля, отвечая на критику телекомментатора Си-би-эс Эдварда Р. Мерроу, Маккарти заявил, что американский проект создания водородной бомбы преднамеренно саботировался. Существовала реальная опасность, что импульсивный сенатор публично выложит все, что ему было известно о деле Оппенгеймера.

Поэтому, когда комиссия наконец впервые собралась на заседание 12 апреля 1954 года в корпусе Т-3, обветшалой двухэтажной времянке, построенной во время войны в торговой зоне неподалеку от памятника Вашингтону на перекрестке 16-й улицы и Конститьюшн-авеню, Стросс испытал большое облегчение. В здании располагался офис директора КАЭ по научным исследованиям, но для такого случая комнату № 2022 превратили в импровизированный судебный зал. В одном конце длинного темного прямоугольного помещения за большим столом из красного дерева сидели председатель комиссии Гордон Грей и двое его коллег Уорд Эванс и Томас Морган. На столе громоздились стопки черных папок с секретными материалами ФБР. Один из помощников Гаррисона, Аллан Эккер, запомнил, насколько адвокаты Оппенгеймера были поражены, увидев эти тома на столе перед членами комиссии. «Это был главный шок дня, — вспоминал Эккер, — и вдобавок юридический шок, ведь классический принцип судебной процедуры — это “чистый лист”. Перед судьей не должно быть ничего, кроме открыто представленных улик с тем, чтобы подсудимый мог ответить на доводы обвинения. <…> Они заранее изучили [эти тома] и знали их содержимое. Нам же копии не предоставили. У нас не было возможности опротестовать документы, которых мы не видели. <…> Я еще подумал: процедура извращена с самого начала».

Противоборствующие группы юристов сидели друг напротив друга за двумя длинными столами, образующими букву «Т». С одной стороны — юристы КАЭ Роджер Робб и Карл Артур Роландер, заместитель начальника службы безопасности КАЭ. Им противостояла группа защитников Оппенгеймера — Ллойд Гаррисон, Герберт Маркс, Сэмюэл Дж. Силверман и Аллан Б. Эккер. У подножия буквы «Т» стоял одиночный деревянный стул — место, с которого обвиняемый или свидетель отвечали на вопросы судей. Когда Оппенгеймер не давал показания, он сидел на кожаном диване у стены за стулом свидетеля. За месяц Оппенгеймер проведет на свидетельском стуле двадцать