Роберта отдавало мистикой. «Несмотря на все мои старания, — позже признался он, — мне сказали, что я изъяснялся невероятно туманно».

Хотя холодная война не служила темой его выступления, он коротко остановился на коммунизме: «Какая жестокая, бездушная насмешка, что ныне существующая форма современной властной тирании называет себя “коммунистической”, присваивая себе веру в общинность, коммуну, тогда как в иные времена это слово навевало воспоминания о сельской жизни, деревенских кабачках и гордящихся своими навыками ремесленниках. Кто знает, может быть, только те, кто желает зла, способны непоколебимо верить, что все общины — это одна община, что правда — одна на всех, что каждый должен жить, как все, что существует некая абсолютная истина и что все вероятное действительно. Человек не заслуживает такой судьбы, это не его путь. Навязывать его — все равно что делать человека похожим не на божественное подобие всеведущей и всемогущей силы, а на беспомощного, закованного в кандалы пленника гибнущего мира».

После заигрывания с коммунистическими идеалами в 1930-х годах Оппенгеймер к 1953 году окончательно растерял иллюзии. Как и Фрэнка, его в прошлом привлекала риторика социальной справедливости, которой славилась Коммунистическая партия. Устранение сегрегации в общественных бассейнах Пасадены, борьба за улучшение условий труда сельхозрабочих, организация профсоюза учителей — все это раскрепощало ум и сердце. Но с тех пор многое изменилось. Выступая за «новый дивный мир» иного типа, Роберт воссоздал душевные порывы и высшие ценности, которым следовал в молодости, на ином, интеллектуальном уровне. Его призыв к открытости, конечно, был вызван тревогой за опасное, отупляющее влияние секретности на американское общество. Но в не меньшей мере он был связан с идеей социальной справедливости, на благо которой Оппенгеймер работал до Хиросимы, Лос-Аламоса и Перл-Харбора. Коммунизм начал играть в Америке иную роль. Миссия Роберта как ответственного гражданина Америки тоже изменилась, но исконные личные ценности остались прежними. «Открытое общество, неограниченный доступ к знаниям, неподконтрольное, ничем не стесняемое взаимодействие людей для содействия ему, — сказал он в одной из Ритовских лекций, — вот что способно, вопреки всему, превратить огромный, сложный, постоянно растущий, постоянно меняющийся, все более технологически специализированный мир в мировое человеческое сообщество».

В Лондоне Китти и Роберт однажды вечером ужинали вместе с Линкольном Гордоном, одноклассником Фрэнка по Школе этической культуры. Роберт встречался с Гордоном в 1946 году, когда тот работал консультантом у Бернарда Баруха. Гордон навсегда запомнил беседу, которую они вели в тот вечер. Роберт пребывал в угрюмом, задумчивом расположении духа. Когда Гордон робко упомянул атомную бомбу, Оппенгеймер пустился в пространные рассуждения о ее применении. Он подтвердил, что поддержал решение временного комитета, но признался, что «по сей день не понимает, зачем понадобилось бомбить Нагасаки». В его голосе звучала не злость или ожесточение, а печаль.

После записи Ритовских лекций в Лондоне Оппенгеймеры пересекли Ла-Манш и направились в Париж, где Китти позвонила Хокону Шевалье, снимавшему квартиру на Монмартре. Оказалось, что Хок уехал в Рим на конференцию. Узнав, что его возвращение ожидалось только через несколько дней, Роберт и Китти поездом приехали в Копенгаген, где провели три дня с Нильсом Бором. Когда они вернулись в Париж, Шевалье уже был на месте. Он настоял, чтобы в свой последний вечер в городе Оппенгеймеры приехали к нему на ужин. Это приглашение возымеет роковые последствия. По запросу Стросса офицеры службы безопасности посольства США в Париже следили за передвижениями Оппенгеймера по городу и получили из его отеля список всех телефонных звонков. Посольство в Париже доложило, что «Шевалье, известный своей неблагонадежностью и подозреваемый советский агент, включен в список подозреваемых лиц полиции и секретных служб Франции».

С последней встречи Шевалье и Оппенгеймера и до 7 декабря 1953 года прошло больше трех лет. Последний раз они встречались в Олден-Мэноре осенью 1950 года, куда Хок приехал в поисках передышки после болезненного развода с Барбарой. В то же время старые друзья поддерживали сердечную переписку, частью которой стало своеобразное рекомендательное письмо, в котором Роберт по просьбе Хокона вкратце изложил то, что сообщил КРАД об инциденте с Элтентоном. Письмо не помогло Шевалье вернуть должность в Беркли, однако он в любом случае был благодарен другу за помощь. В ноябре 1950 года, после того как Госдепартамент США отказался выдать ему американский паспорт, Шевалье приехал во Францию по паспорту гражданина Франции. В Париже он постепенно встал на ноги, работал переводчиком ООН и писал беллетристику. Когда он женился на тридцатидвухлетней Кэрол Лэнсберг родом из Калифорнии, Оппенгеймеры прислали ему в подарок привезенную с Виргинских островов салатницу из красного дерева.

Оба друга предвкушали приятную встречу. Роберт и Китти прибыли к дому Шевалье по адресу Рю-дю-Мон-Сени, 19 у подножия холма с базиликой Сакре-Кер, сели в старый решетчатый лифт и поднялись на четвертый этаж. Хок и Кэрол сердечно приветствовали гостей. Не прошло и пары минут, как пары чокались бокалами в маленькой гостиной с книжными полками вдоль стен. Шевалье приготовил на ужин свои знаменитые блюда и подал великолепный салат в чаше из красного дерева. К десерту Шевалье открыл бутылку шампанского, и после нескольких тостов Оппи и Китти расписались на пробке.

Оппенгеймер вел себя непринужденно и с иронией рассказывал о своих встречах с вашингтонскими персонажами вроде Дина Ачесона. Разговор ненадолго остановился на Юлиусе и Этель Розенберг, казненных по приговору суда за атомный шпионаж. Шевалье поделился озабоченностью за сохранность своего места переводчика в ЮНЕСКО. Так как он не отказался от американского гражданства, его могли заставить пройти проверку на благонадежность по стандартам правительства США. Оппенгеймер предложил посоветоваться с Джеффрисом Вайманом, другом Роберта по Гарварду, который служил в Париже атташе американского посольства по науке.

После полуночи перед самым уходом Оппи, вдруг став малоразговорчивым, повернулся к Хокону и заявил: «В ближайшие несколько месяцев меня не ждет ничего хорошего». Возможно, он предчувствовал грядущие неприятности. Как бы то ни было, Роберт не попытался объяснить свою реплику. На пороге Шевалье заметил, что друг одет недостаточно тепло, быстро вернулся в квартиру и подарил ему итальянский шелковый шарф. Оба не подозревали, что их дружба станет предметом дисциплинарного разбирательства.

Пока Оппенгеймеры путешествовали по Европе, Борден приступил к написанию краткой записки для прокурора. В ее основу легла информация из личного дела Оппи, которое Стросс позволил Бордену взять в секретной части КАЭ. Борден был в восторге от порученной миссии и постоянно советовался со Строссом. Потеряв в мае 1953 года работу в Объединенном комитете по атомной энергии, Борден нашел новую должность в программе разработки ядерных подводных лодок