В начале декабря <1941> редакция «Нового слова» сделала единственную коллективную попытку повлиять на ход мыслей в головах ответственных государственных людей Германии.

На основании огромного и интересного материала, собранного в первые месяцы войны, редакцией был составлен документ, в серьезности которого нельзя было усумниться. Ибо в основу этого документа легли проверенные сведения, просочившиеся с оккупированных территорий, опросы пленных офицеров и солдат красной армии и свидетельства многих военных переводчиков, побывавших уже в России.

В конце документа, основательность которого германским властям не трудно было проверить, указывалось на необходимость следующих срочных мероприятий: i) обнародование исчерпывающей декларации германского правительства по русскому вопросу: 2) образование на русской территории Российского Национального Комитета для объединения вокруг себя всех антибольшевистских сил; 3) передачи гражданского управления на занятой территории в руки этого Комитета; 4) немедленного улучшения в положении пленных красноармейцев и 5) допущение на занятые территории русских эмигрантов для административной работы.

А в заключении этого документа было подчеркнуто, что если к разрешению русского вопроса не будет привлечен русский народ, то несмотря на все успехи германских войск, война с Советским Союзом закончится для Германии — катастрофой.

Документ был передан Розенбергу, так как в то время все относящееся к «делам востока» сосредотачивалось у него. И несмотря на то, что время передачи этого документа было выбрано умышленно и совпадало с первой германской неудачей — откатом от Москвы, никакого ответа на этот меморандум редакция не получила. Даже сухой благодарности за труды и потраченное время. Господин Розенберг, вероятно, попросту не прочел этого документа. А если и прочел, то наверно забыл о нем на другой же день170.

На самом деле, однако, Розенберг не «забыл» об этих идеях. Спустя год, 16 января 1943 года, когда в его министерстве рассматривался вопрос о роли генерала Власова, он подал записку Гитлеру, в которой фактически содержалась их поддержка171.

Одновременно с подачей меморандума в министерство в декабре 1941 года редакцией было наконец получено разрешение на командировку на освобожденные территории своего корреспондента172. Новости с мест и показания «изнутри» о различных сторонах советской жизни стали главным фокусом внимания редакции. На основании поступавших сообщений С.П. Рождественский привел факты террора НКВД против малолетних173. Очерки из Смоленска дал побывавший там В.А. Ларионов174. Рассказы беженцев о ленинградской блокаде легли в основу присланного из Варшавы сообщения С.М. Кельнича175 и заметки Е. Тарусского176. К числу наиболее ярких и авторитетных свидетельств относились очерки видного в прошлом литературного критика и общественного деятеля, члена эсеровской партии Иванова-Разумника, впервые выступившего на страницах «Нового слова» 10 мая 1942 года177. 21 мая газета приступила к печатанию его фельетонов «Писательские судьбы». С17 июня 1942 года в «Новом слове» под псевдонимом Н.В. Торопов стал сотрудничать киевлянин Н.В. Марченко178, позднее, после выхода романа «Мнимые величины» (1952), завоевавший широкую известность под псевдонимом Н. Нароков. Выступая в разных газетных жанрах — рассказы, очерки, публицистические статьи — он быстро стал одним из главных авторов газеты Деспотули. Другим ценным приобретением был Анатолий Стенросс (Макриди), в прошлом московский художник, чьим дебютом в «Новом слове» стал рассказ «Иудейская чума в Москве», помещенный с его собственными рисунками179.

С конца лета 1941 года значительно расширился круг корреспондентов. Но еще более важным было то, что в «Новом слове» появился новый раздел, содержавший обзор местных газет, которые начали выходить при новой власти. Отдел этот вел Рождественский. Р.В. Полчанинов вспоминает:

Рождественский, работая в редакции «Нового Слова», устраивал там после конца работы доклады для членов НТС и их друзей. <…> Редакция получала газеты, печатавшиеся на оккупированных территориях, и делала из них выдержки. На собраниях в редакции Рождественский читал те сообщения, которые почему-либо не попадали в «Новое слово», снабжая их комментариями, где между строк говорилось о том, о чем нельзя было написать. Помню одно такое сообщение об открытии маслобойного завода. Из комментариев становилось ясно, что раньше крестьяне могли использовать молоко для себя, а после открытия завода все молоко шло на масло для немецкой армии180.

Газета Деспотули обратила на себя внимание наблюдателей за океаном. Хорошо знавший русский Берлин по 1920-м годам С.М. Шварц (Моносзон) поместил в Нью-Йорке, в журнале русских меньшевиков «Социалистический вестник», большую статью о ней. Там он писал:

Сейчас до нас дошло берлинское «Новое Слово» за большой период времени (с начала мая по 7 октября 1942 г. почти без пропусков и кучка разрозненных номеров за ноябрь — декабрь 1941 года), позволяющее заглянуть за этот занавес. «Новое Слово» это сравнительно большая (8 страниц) газета, выходящая два раза в неделю (в 1941 г. выходила один раз в неделю), стремящаяся быть и, видимо, в какой-то мере действительно являющаяся главной, «направляющей» газетой на русском языке для всей «оккупированной зоны» Советского Союза. По своему идейному содержанию газета производит убогое впечатление. В сущности вся ее публицистика (и множество рассказов, очерков и воспоминаний) сосредоточена на борьбе с «жидами», и ненавистный газете «большевизм» это лишь форма «жидовского» господства. Если не считать двух-трех мимолетных замечаний, мне ни разу не пришлось встретить в газете попытку развить систему нацистских взглядов с положительной стороны, и это резко отличает «Новое Слово» от большинства нацистских газет на немецком языке и даже от того же «Нового Слова» до войны, когда газета ориентировалась на настроенные прогитлеровски круги русской эмиграции и на эмигрантскую молодежь, которую газета пыталась привлечь к нацизму.

Признаюсь, для меня это было неожиданно, и над этим стоит призадуматься. Не значит ли это, что руководители «Нового Слова» то ли сознательно, то ли полу-бессознательно приспособляются к своей новой аудитории, т. е. что население оккупированных областей оказывается невосприимчивым к фашистской пропаганде? Тем грубее и вульгарнее выступает «жидоедство» газеты, от которого нацистский орган уж никак не может отказаться и которое, видимо, значительной частью читателей газеты воспринимается как входящее в газетный «принудительный ассортимент». На эти мысли наводит меня общий характер огромного количества сообщений газеты из оккупированных областей, выдержанных в подавляющем большинстве случаев в тонах неполитической информации (без тени антисемитизма), характерной для многих русских провинциальных газет далекого прошлого, с каким-то легким прогрессивным и, странно сказать, гуманитарным оттенком181.

В особенности выделил обозреватель свидетельства В.А. Ларионова, указывавшие на неискорененные и после четверти века советской диктатуры свойства русского народа и черты русской интеллигенции182.

Только что прибывший в Киев корреспондент «Нового слова» Н.М. Февр в своем отчете рассказал о посещении книжного отдела в