от ген. А.А. Лампе, все это далеко не говорило в его пользу, но он меня совершенно не интересовал, да и газета его имела настолько маленькое значение в довоенное время, что у нас просто не было никакой почвы для совместной работы.

В первые месяцы войны, пораженный тем тоном, который «Новое Слово» стало допускать в отношении Дома Романовых, я невольно написал несколько слов одному из сотрудников «Н.С.» В.А. Ларионову, спрашивая о причинах столь непонятной и ненужной травли нашего Царственного Дома. Ответ на это краткое письмо я получил от самого редактора, который счел почему-то необходимым в письме ко мне в очень резкой форме обрушиться на Великого Князя и назвал все его движение «большевицкой провокацией». Этот грубый ответ показал мне, что с такими господами вообще по-человечески разговаривать нельзя.

Настали дни оккупации. Г-н Деспотули прибыл в Париж и совершенно открыто заявил: «Ни одного русского издания в оккупированной германцами территории я не допущу. Должна быть только одна газета и этой газетой будет «Новое слово». То же самое он повторял и в Берлине, причем мне передавали, что инициатором запрещения ввоза белградских русских газет был также он.

Командование германскими войсками в Бельгии, очевидно, не было согласно с точкой зрения г-на Деспотули и, как только я получил возможности возобновить «Часовой» и подал соответствующее заявление, журнал был тотчас же разрешен, причем соответствующие германские власти крайне лестно отозвались о прежней деятельности «Часового», всегда беспристрастного и не вмешивавшегося в европейские распри. Когда я в Париже сделал визит руководителю отдела пропаганды при германском командовании, он также сказал мне, что «из всех эмигрантских западно-европейских органов печати только один «Часовой» оказался на высоте и сохранил независимое русское лицо» — это его подлинные слова.

Мои друзья из Берлина (а у меня, к счастью, всюду есть друзья) сообщали мне, что выход первого номера журнала вызвал у г-на Деспотули припадок ярости и он, не стесняясь других лиц, говорил о том, что «произошло какое-то недоразумение, журнал будет закрыт» и т. д. Как Вы видите, выходит уже пятый номер «Часового»126 и мои отношения с германскими властями самые нормальные и исключительно корректные. Будущее покажет, насколько связи и угрозы г-на Деспотули могут заставить Германского Военного Начальника в Бельгии закрыть «Часовой»: для этого решительно нет никаких оснований. Я же не думаю, что г-н Деспотули выражает взгляды Германского Правительства: это было бы слишком…

Но здесь другой вопрос. Как Вы пишете, он в своем письме к Вам допустил «грубые, совершенно неприличные выражения по адресу журнала и его редактора». И вот здесь я обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой, дорогой Владимир127 Александрович, сообщить мне, в чем он журнал и меня обвиняет. Я Вам даю слово, что, в случае Вашего желания, это останется абсолютно между нами, но мне надо это знать, чтобы ответить, в случае повторения таких случаев, на его обвинения. Заранее благодарю Вас за это большое одолжение128.

«Припадок ярости» Деспотули был, по-видимому, не просто проявлением его самодурства и опасений конкуренции, но отражал позиции его начальства в берлинских правительственных кругах и полученные им заверения. Можно сослаться на провал неоднократных попыток Л.Д. Любимова в 1940 году возобновить при немцах выпуск в Париже газеты «Возрождение»129. В условиях германско-советского сотрудничества берлинская администрация считала необходимой централизацию управления русской эмигрантской прессой и недопущение малейшего «плюрализма» в интересах обеспечения надлежащего за ней контроля130. Газета Деспотули оказывалась все более ценной в глазах вышестоящих инстанций и вызывала неуклонно возраставшее доверие по мере того, как германская власть распространялась на все новые территории с русскими общинами. Это ярко проявилось после блицкрига в Югославии в апреле 1941 года. Следует отметить, что на атласе русской диаспоры эта страна занимала особое место: старинные симпатии сербов к русским проявились, в частности, в широкой поддержке, оказанной правительственными кругами право-монархическим силам в русском зарубежье; в 1920-1930-е годы Белград (а не, скажем, Берлин) стал главным оплотом монархического лагеря русской эмиграции. Здесь же находилась и главная штаб-квартира Национально-трудового союза нового поколения. Вскоре после разгрома Югославии Деспотули отправился туда. Ранее с подобными командировками он, по горячим следам победных маршей армии, посетил Варшаву, Брюссель и Париж. Но на сей раз его миссия имела особое политическое значение. В своем отчете о новой поездке он подчеркивал:

Говоря о русских в Сербии, нельзя иметь в виду только тот жалкий в своем убожестве элемент, который разве что годен для дешевого юмора второразрядного театрика. О «полковничках» и генералах, не расстающихся с грезами о «восстановлении прошлого», нельзя же писать серьезно. Даже несмотря на их старчески-злую суетливость, с которой они пытаются обслуживать некоторые учреждения. В Сербии имеется, как и повсюду в нашем рассеянии, здоровый трудовой элемент, национальные чувства которого не удалось убить бездарным «возглавителям» и «спекулянтам духа»131.

Едва ли не главной целью поездки были встречи с руководителями НТСНП — пожалуй, единственной эмигрантской организации, к которой на протяжении многих лет «Новое слово» питало наибольший интерес и ощущало наибольшую близость, видя в ней единственно дееспособную, жизненную силу. Близость эта выражалась в предоставлении большого места корреспонденциям из Белграда и частым (как и прежде) перепечаткам материалов из органа НТСНП «Знамя России». При этом хроническое недовольство редакции вызывал отказ «новопоколенцев» вступить на путь антисемитской пропаганды. Излагая программное — первое публичное — выступление В.М. Байдалакова на собрании в Белграде 22 февраля 1939 года, газета Деспотули отмечала:

Весьма подробный и обстоятельный доклад В.М. Байдалакова представляет собой несомненный интерес. Нельзя, конечно, принять его полностью. Красивые слова остаются все же только словами, которые отлично могут ужиться на страницах любой антибольшевистской газеты рядом с маленьким фельетоном или театральной рецензией. Хотелось бы большей конкретизации от вождя политического движения, которому наша газета недвусмысленно симпатизирует. Хотелось бы также в программном заявлении услышать и об отношении Союза к масонам и евреям. Теперь эти вопросы нельзя обходить132.

Серьезный интерес — возможно, под воздействием редакции «Нового слова» — обнаруживали к этой молодой эмигрантской организации и германские правительственные круги. Прощупывание возможностей сотрудничества состоялось задолго до Второй мировой войны, когда основоположник и генеральный секретарь организации М.А. Георгиевский был приглашен в Берлин для переговоров133. Переговоры оказались бесплодными, и в июле 1938-го отдел организации в Германии был распущен. В 1940–1941 годах в Праге и Париже прошли аресты ряда ведущих членов НТСНП134. Одной из целей командировки Деспотули в Белград стала попытка склонить членов Исполнительного бюро НТСНП к сотрудничеству с германскими властями. Понятно, что такая миссия не могла быть предпринята без прямого указания правительственных кругов. В.М. Байдалаков