— Профессор, воевать захотели, позвольте, гг. офицеры, представить.

Меня познакомили и повели к полковому командиру. При первом впечатлении мне казалось, что этот несколько холодный, с монгольским лицом полковник Генерального штаба принял меня немного сухо. Потом, когда я ближе узнал его, я понял, что эта сухость у него только наружная, след особой военной выправки, которая не мешала ему быть чрезвычайно сердечным и глубоко привлекательным человеком.

— Разумеется, вы можете следовать с полком, — сказал он, — но предупреждаю, удобств никаких не ожидайте. Что касается до вещей, то возьмите минимум. Прошу также вас, если вы решили идти с нами, сегодня же переселиться в казармы…

В тот же вечер я переоделся в полуохотничий, полувоенный костюм, взял за плечи небольшой немецкий рюкзак и пришел в казармы Крымского конного полка.

Крымский конный, бывший Ее Величества Императрицы полк, как и многие другие войсковые части, находился в то время в стадии довольно первоначального формирования. Его главной боевой силой был первый эскадрон, набранный из местных немцев-колонистов, этой наиболее надежной части крымского населения. Насчитывая около ста человек всадников, отчасти старых кадровых солдат, обеспеченный достаточным количеством коней, эскадрон по тому времени являлся весьма значительной боевой единицей. Второй и третий эскадроны только в незначительной части были снабжены конями и состояли преимущественно из офицеров, небольшого количества вольноопределяющихся и еще меньшего количества всадников. Всего-навсего два эскадрона эти насчитывали человек сто при 25 конях. В момент моего прихода в казармы в полку совершилось одно событие, создавшее чрезвычайно тяжелую внутреннюю атмосферу. Первый эскадрон вдруг замитинговал по поводу предстоящего выступления из Симферополя. Митингование это находилось в прямой связи с общими настроениями набранных в Крыму из немецких колонистов войск, с настроениями, о которых небезынтересно сказать несколько слов.

За некоторое время перед Крымской катастрофой Крымское краевое правительство издало специальный указ об образовании особой немецкой Егерской бригады, набранной из немцев-колонистов Крыма. Эта бригада предназначена была для охраны внутреннего порядка Таврии и являлась первой попыткой краевого правительства опереться на свою собственную организованную военную силу. Я не знаю точно истории формирования этой бригады, но, несомненно, она формировалась не без прямого участия настоящих германских офицеров, выполнявших, вероятно, какое-то свое собственное задание. Душой дела был некий лейтенант Гомайер, бывший в немецких войсках во время германской оккупации, затем исчезнувший и вновь появившийся неизвестно откуда. Говорили, что он действует по прямым инструкциям из Берлина.

Нужно сказать, что процесс формирования бригады прошел превосходно, гораздо лучше, чем формирование отдельных добровольческих частей. Немцы-колонисты, с большой осторожностью относившиеся к добровольческим призывам, щедро снабдили бригаду своими сыновьями. С неожиданной быстротой бригада получила хорошее обмундирование, по-видимому, из каких-то старых севастопольских запасов. Она оделась в пехотные мундиры черного цвета и в бескозырки старых императорских войск с белым околышем. Я ехал однажды из Севастополя в Симферополь с одним полковником-добровольцем, служившим в отделе снабжения, и слышал от него следующую жалобу: «Вот, — сказал он, указывая на марширующий немецкий взвод, — чего мы так здесь и не добились, эти получили в одну минуту»… Я спросил полковника, откуда это у немцев обмундирование? Он объяснил, что из севастопольских складов.

— Почему же оно не попало в Добровольческую армию?

— Да ведь нам на каждом шагу палки в колеса ставят, — сказал он. — Из-за последнего сапожного гвоздя кланяешься, кланяешься, так и не получишь.

— Кто же ставит препятствия?

— Кто? Правительство, во-первых. Земство и город, во-вторых, свои собственные флотские, в-третьих.

Ко времени Крымской катастрофы немецкая Егерская бригада насчитывала несколько сот хорошо обученных людей. Местопребывание свое она имела в Симферополе. Из Симферополя тогда по причине сильных боев были выведены на фронт почти все добровольческие войска. Кроме Крымского конного полка, оставались небольшие пехотные офицерские части и, кажется, два орудия. Таким образом, в Симферополе фактическая военная сила была в руках немецкой бригады. Бригада же, когда был отдан приказ об эвакуации, в лице своего командования заявила, что она Крыма покидать не намерена и с Добровольческой армией отступать не станет.

Положение создалось в городе довольно смутное. Оно стало еще смутнее, когда первый эскадрон Крымского конного полка после кратковременного митингования, на которое приезжал лейтенант Гомайер, заявил, что он также присоединяется к бригаде и с полком не отступает. Полковой командир и многие офицеры ходили убеждать всадников, но без всякого успеха. Положение было особенно тяжело в том смысле, что несколько офицеров первого эскадрона, преимущественно из русских немцев, присоединились к солдатам. Из разговоров с солдатами получалось впечатление, что немцы-колонисты вовлечены в какую-то сложную махинацию на почве соглашения с большевиками. По-видимому, им было дано заверение, что, если немецкие солдаты не пойдут с добровольцами, большевики будут щадить немецкие колонии.

В конце концов, никто не знал, в чем же заключается план руководителей немецкой бригады. Могло случиться и так, что в последний момент ей будет приказано разоружить оставшиеся в Симферополе добровольческие части и выдать их большевикам. Численное превосходство было на ее стороне, и следовательно, такой план был вполне осуществим. Официально руководители бригады предприняли следующие шаги. Они обратились к местному городскому самоуправлению, которое по заведенному в эпоху Гражданской войны порядку принимало на себя власть в эпоху междуцарствия, с предложением нести охрану в городе до прихода красных войск. Добровольческому же командованию было заявлено, что бригада не только не будет препятствовать отступлению добровольческих частей из Симферополя, но даже постарается обеспечить безопасность отступления в черте города.

Все это, вместе взятое, не могло не отражаться на духе той небольшой кучки людей, которая носила тогда наименование Крымского полка.

Мы жили в роскошном особняке бывшего полкового собрания Крымского полка. Когда-то здесь текла веселая полковая жизнь, а теперь на грязном полу вповалку лежали люди, пахло плохими щами и человеческим потом. Обстановка, в которую я попал, невероятно поразила меня главным образом простотой и товарищеским характером отношений. Все были на «ты», все шутили, смялись и, если угодно, не по-нашему, не по-профессорски, воспринимали жизнь. Мне казалось, что я вернулся в какие-то старые, давно изжитые эпохи моей жизни, в эпоху студенчества или даже в