Шрифт:
Закладка:
Подобный оборот речи весьма по сердцу русскому крестьянину. Он думает, что собеседника не проведешь, он себе на уме, не хуже, чем сам вопрошающий. Обмен дипломатическими нотами состоялся, можно перейти теперь к обсуждению других, более безразличных предметов. И разговор переводился на урожай, на дороговизну или на погоду. Но если вопрошающий попадал на человека молодого и горячего, тот начинал читать ему лекцию о меньшевиках, большевиках, белых, красных и т. д. Хозяин слушает, бывало, его не без учтивости, но с внутренним плохо скрываемым убеждением: «Ты мне, брат, зубы не заговаривай, я и сам понимаю». И отдельные его неожиданные реплики обнаруживали не только полную осведомленность в обстановке, но и определенную программность убеждений. «Так ежели, господа, — скажет вдруг такой хозяин, — ваша победа будет, золотые погончики, стало быть, придется надевать»… И подаст еще десяток яиц.
Так приблизительно нас встречала и первая русская деревня. Кое-где достали молока, кое-где яиц. С неохотой поставили самовар. Особых расспросов не было. Делался скорее такой вид, что совсем неприлично спрашивать, куда и от кого бегут. «Наша хата с краю, ничего не знаю».
Проехав еще некоторое расстояние по Феодосийской дороге, мы во второй половине дня неожиданно свернули в сторону по направлению на юг, к Крымским горам. Здесь у самых предгорий мы остановились в большой немецкой колонии. Прием, который нам был оказан, до сих пор запечатлелся в моей памяти. Нас встречали и провожали как самых дорогих гостей, кормили на убой, решительно отказались от денег и даже предлагали ссудить вещами и одеждой. Оказалось, что многие односельчане и родственники служили у нас всадниками в первом эскадроне, который примкнул к немецкой бригаде и остался в Симферополе.
Вообще говоря, в дальнейшем пути лучше всех нас принимали немцы-колонисты. Недурной прием встречали мы в татарских деревнях. Немногочисленные болгарские деревни также не обнаруживали к нам неприязни, хотя жители их всегда были склонны ободрать или что-нибудь выклянчить. Неприязненнее всех был прием у русского крестьянского населения в Крыму.
Мы покинули колонию к вечеру и проселочными дорогами стали приближаться к Карасу-Базару, небольшому татарскому городку, расположенному на востоке от Симферополя. Поздно ночью мы достигли города, где встретили наших высланных вперед квартирьеров. Оказалось, что в городе не было свободных помещений, так как все дома были уже заняты прибывшими ранее нас войсковыми частями. После долгих поисков наши патронные двуколки почти что силою заняли часть какого-то постоялого двора, переполненного казаками, повозками и лошадьми. Спать было негде, и я, исполнив свои новые обязанности, напоив коня и заложив ему корма, лег где-то около него на земле. Когда я проснулся, было уже раннее утро.
В Карасу-Базаре мы простояли три дня и вышли из него последними по направлению к Старому Крыму. Дорога наша вошла в горы и стала очень живописной. Налево возвышались голые, серые скалы, с правой южной стороны горы были покрыты роскошными лесами.
Целые поля красных тюльпанов и дикого персика расстилались вокруг нас. Мы украсили ими наших лошадей, которым приходилось или выдерживать крутые спуски, или брать не менее крутые подъемы. На подъемах обычно все слезали с двуколок и шли пешком, шутя и болтая. Всех привлекала шедшая посередине колонны громадная повозка — трундулет, как его называли. Она служила как бы походным клубом. Трундулет этот, реквизированный в Симферополе, был экипажем фантастической конструкции, нечто вроде большого дилижанса, построенного в допотопные времена. На подобных экипажах в старое время возили евреев, где-нибудь из Бобруйска в Слуцк или Гомель. Трундулет проделал с нами весь поход до Керчи и обратно до Сивашей. Он доставил немало удовольствия англичанам, которые увековечили его на фотографическом снимке, когда мы приехали на нем однажды на берег Черного моря, против Феодосии, для установки телеграфной связи с английским дредноутом.
Вечером этого дня около одной довольно уединенной деревни нам было приказано остановиться. Были уже сумерки, и внизу, в глубоком овраге, залегла черная мгла. Деревня казалась уже заснувшей. Не было заметно ни жителей, ни света в окнах белевших хат. Деревню приказано было окружить, обозу же объехать ее вокруг и дожидаться возвращения людей, выставив патрули. Я пошел патрулем в поле и бесконечно долго ходил по пахучей, свежей весенней траве около торна и полевой дорожки. Было пустынно и жутко. Вдали лаяли собаки и наши лошади беспрестанно ржали в обозе. Где-то треснули два выстрела. Я не знал, что все это значит, держался за винтовку и соображал, что нужно делать, если начнется бой. Но никакого боя не началось. Прошло еще с полчаса, и я услышал голоса возвращавшихся к обозу людей. Меня стали звать, и я вернулся к двуколке. Оказалось, что мы получили приказание сделать в этой деревне обыск и арестовать несколько лиц, отправив их в Феодосию. Но лица эти предусмотрительно скрылись, и обыск кончился ничем. Стрелял же находившийся в дозоре корнет В. с перепугу, как говорили. Это был его первый дебют, который повторялся потом постоянно. Мы все уже знали, что если В. ночью в дозоре, то будет стрельба по дереву, по корове, по своему караульному или, наконец, просто «по белому свету».
В эту ночь прибыли мы в город Старый Крым. Первый раз после нескольких отвратительно проведенных ночей я нашел здесь чудесный ночлег с периной, чистым бельем и с предварительным недурным ужином. Хозяин наш был местным лавочником, до преувеличенности услужливым человеком. Он плакал, когда мы уходили.
* * *Мы шли все время не только не соприкасаясь с неприятелем, но даже не имея сколько-нибудь точных сведений о ходе его наступления. Во всяком случае, мы до сих пор проходили через местности наиболее удаленные от главных линий движения военных сил. Оттого у нас не было чувства близости к неприятелю и соединенного с ним состояния напряженности и осторожности.
Общее настроение несколько изменилось, когда ранним утром нам приказали отступать из Старого Крыма не на Феодосию, как многие ожидали, а в степную часть полуострова, на линию железной дороги, соединяющей Джанкой
