Цепь шла действительно ровно, сплошной лентой, как выравнившиеся дикие гуси летят осенью над русскими сжатыми полями. Стало зловеще тихо вокруг. Только там, на курганах, у кого-то, видно, не выдерживали нервы, и он неуместно тянул затвор, и неуместно трещал отдельный выстрел. Кто-то не выдержал и у нас в деревне и также ахнул.

— Не стрелять, — злобно закричал командир первого эскадрона. — Подпускай их на двести шагов.

Но на двести шагов их не подпустили. Было и все семьсот, когда с правого фланга вдруг сорвался наш пулемет. «Та-та-та» — неожиданно заговорил он, и, вторя ему, стали пачками стрелять наши винтовки и трещать пулеметы.

Цепь остановилась и легла. Потом стали подниматься и опять ложиться отдельные люди. Прошло несколько мгновений, и нестройная линия их начала быстро удаляться назад. Так встретили мы Пасху 1919 года.

После полудня нам было приказано очистить деревню Ерчи. Мы двинулись назад, перешли через Ак-Манайские укрепленные позиции в направлении Черного моря. Здесь, не доезжая верст шести от берега, нас расквартировали в большой русской деревне Кашай, находящейся в ближайшем тылу Ак-Манайских позиций. У этих позиций задержалось, как известно, дальнейшее движение красных в Крыму. Я до сих пор не вполне отдаю себе отчета, почему красные прекратили тогда свой напор. На войне действуют и проявляются какие-то свои темные и часто непонятные силы, которые управляют движениями людских масс, ведя их вперед или останавливая. Так было прежде всего и здесь: красная волна докатилась на этот раз до середины Крымского полуострова, потеряла здесь силу своего напора и замедлила свое движение. Сами Ак-Манай-ские позиции представляли собою тонкую линию окопов и проволочных заграждений, расположенных на 20-верстном пространстве между Черным и Азовским морем. Добровольческих сил было немного, и, конечно, сами по себе они едва ли могли остановить эту волну. Особой твердой воли оставаться в Крыму ни у кого не было. Существовала, правда, одна реальная сила, которая действовала в нашу пользу, но я не думаю, чтобы и она давала нам решительный перевес: это была поддержка английского флота. На левом нашем фланге у берегов Черного моря против Феодосии появились один английский дредноут и несколько миноносок. Мы скоро узнали, что англичане будут оказывать нам поддержку. И действительно, нам было приказано установить с англичанами телефонную связь, и уже при первой нашей разведке в сторону занятой большевиками Феодосии англичане обстреляли противника из своих мощных орудий. Тогда началась у нас эпоха увлечения английской ориентацией, пришедшая на смену неудачному роману с французами. Мои старые надежды сбывались, и я верил, что наступил наконец тот момент, когда наши союзники решительно помогут тем, которые сохранили верность старым договорам и трактатам.

На Крымском фронте сравнительно надолго установилось состояние устойчивого равновесия. Красные сделали несколько попыток к наступлению, на которые мы отвечали поисками и вылазками в сторону противника. Потом на линии фронта надолго все затихло и только изредка по ночам на разных участках поднимался артиллерийский и пулеметный огонь, светили с моря английские прожекторы и бухала тяжелая морская артиллерия. Мы несли охранную и караульную службу. «На войне или скучно, или страшно», — говорил наш командир. Для нас тогда наступил период скуки.

Я постепенно обжился в полку, стал добровольцем Николаем Алексеевым, временно исполняющим обязанности писаря первого эскадрона. Я старался не уклоняться от службы, писал приказы по эскадрону, ездил за фуражом, ходил в дозоры. Добровольческое дело было для меня тогда большим идейным делом, в которое я свято верил. Здесь в Кашае я получил большое количество впечатлений и наблюдений, касающихся обычной повседневной жизни нашего добровольческого движения, его подлинных настроений и чувств. Добровольческая армия, конечно, была прежде всего боевой организацией нашего служилого сословия и известной части нашей интеллигенции. «Дворянское ополчение Прокопия Ляпунова» — как я мысленно нас всех называл. Главным недостатком нашим было то, что у нас было очень мало солдат. Разве только казацкие части обладали ими в достаточной степени. Наш Крымский полк по основному своему составу был полком татарским, и основное офицерское ядро, его организовавшее, имело в виду привлечь в него преимущественно крымско-татарское население, однако татар у нас было очень мало, несмотря на то что крымские татары в массе отнюдь не сочувствовали большевикам. Было ясно, что все антибольшевистские части русского населения окованы какой-то особой инерцией, которая решительно препятствует им втягиваться в Гражданскую войну. Действенными в борьбе с большевиками, в сущности, были только служилые люди. Но в сущности говоря, многие факты убеждают, что и с той стороны наиболее действенной была также интеллигенция и та полуинтеллигенция, из которой революция наша сделала значительную силу. Опасными нашими соперниками были разные коммунистические, матросские, еврейские и т. п. полки, что же касается до несчастных мобилизованных украинских мужиков, составлявших массы Красной армии, то это были нестройные толпы баранов, которые массами сдавались нам в плен для того, чтобы опять сдаться большевикам при малейшем их успехе. Были из них такие типы, которые по нескольку раз ухитрялись перебегать от красных к белым и от белых к красным. Выходило, в общем, так, что война велась одной частью русской, преимущественно служилой интеллигенции с другой частью, не служилой при Империи, но ставшей служилой при советском строе.

Если говорить о политических взглядах окружавших тогда меня людей, безразлично офицеров или немногочисленных наших верных солдат, то, конечно, у нас более или менее явно господствовали монархические настроения и симпатии. Я смело могу сказать, что не встречался на фронте с человеком, который был бы убежденным и последовательным демократом-республиканцем, и оттого известные разговоры некоторых добровольческих частей мне представляются вымыслами досужих политиков. Что касается до существа этих монархических настроений, то, сколько я наблюдал, их было два типа: или же монархизм чисто легитимный, династический, или более широкий, идейный монархизм, сторонники которого были убеждены, что независимо от династического вопроса единственно пригодной для России формой политического устройства могла быть монархия. Первого придерживались люди, лично связанные с бывшей монархией, ее немногие верные слуги. Нужно сказать, что их действительно было не очень много и не этими легитимными чувствами питался монархизм широких масс добровольческого движения. Большинство наших монархистов принадлежало к тем детям нашей интеллигенции и нашего служилого сословия, которые еще пять лет тому назад не только не были слугами нашей монархии, нашего царствовавшего дома, но были в прямой к нему оппозиции. Тогда они митинговали