было никакого, какая-то легкость, радость подгоняла меня. Куда девалась вся усталость и боль в ногах, я словно летел на крыльях. Так мы прошли 2 версты. Теперь мы стали подходить к холмикам у Соленого озера, нашей ночной позиции. Но в это время большевики вдруг получили большое подкрепление и стали обходить наш левый фланг. На удлинение фронта у нас не хватало людей, и оттого левый фланг, еще не обстрелянные виленцы, начали отход. Там отходили, а мы в центре, надеясь на что-то, продолжали шагать вперед. Греки также следовали за нами. Не дойдя до холмика шагов 100–150 и видя, что влево отход все продолжается, мы залегли в цепь и открыли ружейный огонь. Большевики же, увидев успех своего правого фланга, опять сорганизовались, залегли тоже в цепь за холмики и принялись отвечать. За холмами появилось несколько типов и было видно, как один из них махал рукой в сторону своих товарищей, зовя их к себе на помощь. Сейчас же к нему начали стекаться другие большевики, так как эти два холма представляли из себя прекрасную оборонительную позицию. Тут мы открыли огонь по прибывающим. Я сам выбрал себе одного здоровяка, не спеша шедшего от шоссе, и, когда он уже был около самого холма, выстрелил. Было видно, как мой большевик взмахнул руками, уронил из рук винтовку и как сноп свалился на землю. Моя пуля угодила в цель. Лежа в цепи, я иногда посматривал в сторону греков. Они как раз встали, сбросили свои ранцы и бегом бросились вперед. Забежав справа на линию нашей цепи, они залегли и тоже открыли огонь. Но что же это влево? Там наш отход продолжается все больше и больше, большевики уж обстреливают нас с фланга. Какая досада! Но теперь появилось новое несчастье. У многих вышли патроны, и, так как подвоза не было никакого, они должны были прекратить стрельбу. Один патронташ я уже раздал моим соседям, другой же мне был нужен самому. Я было уже выпустил полпатронташа (кроме всех патронов, которыми я набил себе карманы шинели) и принялся за вторую половину, как вдруг мой сосед влево, один подпоручик из новоприбывших, вскрикнул. «В чем дело?» — окрикнул я его. «Я ранен… в спину», — бросил он мне в ответ, вскочил и побежал назад. Я посмотрел ему вслед и только было хотел приняться опять за стрельбу, как вдруг почувствовал ужасный удар по левому плечу и… рука моя повисла, как будто ее не было. Тут я заметил, что я весь в крови, заливающей всю мою грудь и сбегающей по патронташам вниз. «Я ранен, — пронеслось у меня в голове, — нужно уходить». Но перед тем я еще стал пробовать пальцы пробитой руки, думая о возможности в будущем игры на пианино (какая мысль в этот момент!), и к радости заметил, что пальцы двигаются. «Хорошо, дело поправимо», — подумал я и стал подниматься. Поднявшись и не выпуская из правой руки мою винтовку (я думал, что позорно оставлять на поле оружие), я скоро побежал назад. «Дз, дз» — свистели вокруг меня пули врагов, желавших, видно, добить меня окончательно, но я, припомнив тут военное искусство, принялся бежать зигзагами и, наверно, благодаря этому избежал смерти. По дороге я миновал место, где греки сбросили свои ранцы, и увидел двух убитых союзников. Они лежали оба рядом, видно, убитые лежа в цепи. Пробежав шагов триста, я дальше уже продолжал идти, не было больше сил. Выйдя на шоссе, я продолжал по нему путь. От скорой ходьбы отбитая рука болталась как палка и причиняла мне сильную боль. Но тут я только задался вопросом, откуда такая масса крови на груди? И почувствовал, что у меня что-то неладно с физиономией. По подбородку сбегала кровь и по уже мокрому и красному патронташу сбегала вниз по шинели. Рукой я боялся притронуться, она была грязна и могла загрязнить рану. Пришло на помощь солнце, и я, посмотрев на свою тень, увидел, что правая часть моего подбородка разворочена. Это и была рана. Я зашевелил ртом, движется, ну и слава Богу. «Вот, наконец, я и ранен, — думал я, шагая по пыльному шоссе. — Я ведь давно мечтал об этом. Наверно, попаду в госпиталь, Ялту, буду лечиться и некоторое время наслаждаться спокойствием». Продолжая идти, я вскоре наткнулся на двоих офицеров, которые, видя мой ужасный вид, взяли от меня «винчестер» и помогли мне идти. Идя дальше, я раза два оглядывался, интересно было видеть финал боя. Теперь наши уже повсюду отходили, также и греки, а за ними широкими цепями большевики. При виде этого мне стало грустно на душе, прямо до боли. Но что поделаешь? Прошел нашу легкую батарею, она еще стреляла, но уже готовилась к отходу. Дальше повстречал всадника. Мои офицеры его остановили и посадили к нему сзади на седло. В таком, крайне неудобном положении, держась за шею всадника только правой рукой, я продолжал свой путь, причем помню, что кровью ужасно измазал на спине шинель моего возницы. Я искал глазами повозки, но нигде таковой не было. Куда-то все исчезли. И только проехав верхом версты полторы, уже не доезжая постоялого двора, нас обогнали телеги. Обе были наполнены ранеными, и в одну из них всунули и меня. В ней я совершенно неожиданно наткнулся на поручика Г. Он был тоже ранен, но в обе ноги и ужасно страдал. Все раненые всю дорогу стонали, а в особенности когда повозка налетала на камни. От быстрой езды все мое тело тряслось, а левое плечо и рука адски болели. Проехали постоялый двор и скоро въехали и в самую Юшунь. По дороге стали расспрашивать, где перевязочный пункт. Долго нам никто ничего не мог пояснить, пока мы наконец сами, проехав всю деревню, не наткнулись на это заведение. Он помещался в небольшой избенке. Тут нас встретило целое столпотворение. Повсюду, по всему двору лежали или умирающие, или раненые. Со всех углов несутся стоны. Все лежат прямо на сырой земле и здорово мерзнут. Тут же вертятся какой-то не то доктор, не то фельдшер и сестра. Но на такую массу людей их далеко не хватает. В избе в это время происходят перевязки. Сгрузив с повозки, туда же унесли и Г. Я ткнулся было тоже, но, увидев целую толпу народа, сейчас же вышел. Снаружи сел на скамейку и стал ждать. В это время мимо меня прошел какой-то офицер, и я его попросил меня перевязать. Он начал было отговариваться, заявляя, что на