— Товарищ лейтенант государственной безопасности, диверсанты нас в плен взяли, а этот, — Садовский кивнул на лежащее под ногами тело и истерично прошептал: — Обещал нас на куски порезать. Он говорил, что мы долго будем мучиться, прежде чем умрём. И ножом, которым он наших добивал, махал у нас перед лицом.

Воронцов покосился на меня, ухмыльнулся и холодным тоном спросил:

— Что случилось с обозом? Почему вы живы, а другие наши бойцы погибли?

— Витолс помог нам спастись.

— Кто это?

— Товарищ лейтенант госбезопасности, среди диверсантов мой односельчанин оказался, Витолс. Из усадьбы Тяргаляй, в которой я прожил год до войны. Он меня узнал, и я его тоже.

— Усадьба?

— Да, хутора так называются в Литовской ССР. Вот я там жил. И работал водителем в новосозданном совхозе «Красный передовик».

— И как ты там оказался? Ты же вроде бы из Воронежа?

— Так командировали туда нас на три месяца. Потом продлили. И так цельный год почти прожил.

— И что, он тебя узнал и решил сжалиться?

— Так и есть. И я его упросил Мишку не трогать, сказал, что он за мной ухаживать будет. А как поправлюсь, то на службу к ним пойдём, — пояснил Апраксин и, вероятно, увидев, как сдвинулись брови у чекиста, быстро добавил: — Нам переждать надо было, а потом бы мы утекли.

А Садовский ему вторил:

— Вы ничего не подумайте, мы бы обязательно сбежали! Обязательно! Мы бы этих сволочей переубивали и, как только появилась бы возможность, сразу бы ноги в руки, и только они нас и видали.

«Наивные», — хмыкнул я, помня о том, что в таких формированиях очень любили повязывать новичков кровью. И не просто кровью, а кровью своих бывших боевых товарищей.

Воронцов это тоже, вероятно, знал, а потому скептически отнёсся к их словам, резюмировав:

— Так значит, вы перешли на сторону врага и помогали им убивать наших людей? — он показал на одну из стенок палатки, подразумевая, что то, о чём он хочет сказать, находится в той стороне, и уточнил: — Это ваших рук дело? Вы им помогали убивать советских граждан?

— Нет! Клянусь — нет! — закричал Садовский. — Я без сознания был в то время. А Роман Петрович с тяжелым ранением. Нас сразу сюда отнесли. А потом, когда я очнулся, они меня на допрос повели. Я увидел, что там наши лежат. Они уже к тому времени всех расстреляли, нелюди поганые! Потом меня избили и вновь сюда приволокли. И я тут был. А потом пришёл вот этот и стал пугать.

— Это и есть тот самый Витолс?

— Да! Он, — подтвердил Апраксин. — Не знаю, что с ним случилась. Когда в усадьбе с ним общались, нормальный человек был. Не очень, конечно, новую власть любил, но никогда сильно против не высказывался.

В этот момент отодвинулся брезент, закрывающий вход, и, просунув голову внутрь, подпольщик чуть нервным тоном доложил:

— Товарищи, там кто-то шевелится.

— Диверсанты? Много?

— Вроде бы один.

Воронцов повернулся ко мне и сказал:

— Лёша, я посмотрю за этими, а ты иди, глянь.

Я вышел из палатки со смешанными чувствами. С одной стороны, я был рад, что мужики живы. Они были нашими людьми, красноармейцами и хорошими бойцами. Сейчас же на фронте ситуация складывалась так, что нам нужен был каждый, кто умеет держать винтовку. Тем более раньше они были моими помощниками, и я волей или неволей к ним привязался, чтобы вот так, враз, рубить с плеча.

Но, тем не менее, то, что они по непонятной причине остались в живых, крайне настораживало и требовало тщательной проверки.

«Вот только как это сделать?» — не мог пока сообразить я, посмотрев по сторонам.

— Вон, там, у кустов, шевелится кто-то, — показал Твердев.

Я присмотрелся и увидел ползущего на животе диверсанта. Контролируя, чтобы тот не навёл на меня оружие, держа его на мушке, приблизился к нему. Нам кровь из носа нужен был пленный. Нам необходимо было узнать: кто они такие и что тут делают? А кроме этого, я хотел бы поинтересоваться насчёт правдивости слов Садовского и Апраксина и услышать ещё из одних уст версию их пленения.

Перевернул на спину на ладан дышащее тело и спросил:

— Жить хочешь?

— Да-а-а, — прохрипел тот, а затем посмотрел на меня и, широко распахнув глаза, издал протяжное: — За мной пришёл человек без лица-а-а…

И издох, так и не услышав заготовленного мной продолжения: «Мол, если ты ответишь на все вопросы, то я тебе медицинскую помощь окажу и даже в живых оставлю».

Однако сказать ему я этого не успел. Гад ползучий отбросил хвост, так и не рассказав ничего интересного.

Посмотрел на бывшего подпольщика.

— Это он меня, что ль так обозвал? — Твердев в ответ пожал плечами, и я спросил: — Ещё что-нибудь интересное видно было? Имейте в виду, нам нужен язык.

— Алексей, по-моему, вы всех убили. Я кого ни потрогаю, ни один признаков жизни не подаёт.

— Ладно, потом поговорим, а сейчас продолжайте дальше нести боевое охранение. Мы там с товарищем лейтенантом госбезопасности сейчас ещё кое-что выясним и выйдем.

— Ага, — кивнул тот.

Я вернулся в палатку. Там Воронцов в это время выяснял обстоятельства, при которых был уничтожен наш обоз.

По словам бойцов всё выходило тривиально. Ехали. Их остановили три «красноармейца», которые проверяли документы. Это оказалась засада. Диверсанты действовали молниеносно. Кого-то убили сразу, а кого-то потом. В том числе и женщин — медицинских работников, когда командир диверсантов посчитал, что их присутствие может навредить дисциплине. Убили, раздели, свалили всех в кучу. И собственно продолжили отдыхать.

— Вот же твари, — синхронно прошипели мы с чекистом.