слышен хруст костяшек. — Да я бы, может, и раньше попробовал сбежать, когда меня на расстрел водили, да не расстреляли. Я думал напасть на них и задушить сволочей этих. Но вот только же, если бы я убёг, то как бы Роман Петрович⁈ Он бы тут остался один среди этих…

И вновь мне было очень непривычно смотреть, как здоровяк вытирает глаза, полные слёз.

И его понять было можно. Если всё, что он говорил, правда, то они действительно натерпелись за эти часы многого. Гибель товарищей, расстрел пленных и даже женщин, имитация казни, не могли не оставить в их душах глубокие раны. И всё это было бы вполне объяснимо и понятно, если бы не билось аномальной добротой диверсантов по отношению к раненому, от которого толка почти ноль, и к здоровяку, который вполне мог бы оказать сопротивление.

Но помня о том, что мы решили им условно доверять, я решил поддержать бойца:

— Успокойся, Михаил. Мы же уже сказали, что тебе и Роману Петровичу верим. Хорошо, что вы остались живы. Теперь мы вместе и сполна расквитаемся с противником за всё.

Я выжидающе посмотрел на Воронцова и тот, кинув на землю окурок, продолжил рассказ о наших будущих действиях.

— Сейчас, бойцы, мы двигаемся по лесной дороге, что идёт южнее Чудово. Идти нам как минимум сутки, а то и двое. И если противник от Чудово повернул на Ленинград, то двигаясь дальше, на восток, мы вскоре окажемся у линии фронта. Ну, а там уже будем смотреть по обстановке, как нам перейти эту линию и попасть к своим. А пока скажу, что хотя нас и мало, но имея оружие и еду, а также транспорт в виде лошадей с подводами, мы имеем все шансы на успех. Да, эти шансы небольшие, но они всё же есть. Прошу высказывать другие мнения и предложения, если таковые есть.

По окончании речи Садовский с Апраксиным ничего не сказали, полностью доверившись командиру. Твердев тоже ничего против не имел и, услышав план, согласно кивнул.

А вот я имел совершенно другую точку зрения и решил её озвучить:

— Товарищи, если вы все хотите пробираться к линии фронта, то я вас прекрасно понять могу. Правда, я не совсем понимаю, как вы её собираетесь пересечь, даже если туда, несмотря на все трудности, мы доберёмся. В том случае, если немцы повернули от Чудово на север, как сказал товарищ командир, сосредоточившись на Ленинграде, то они обязательно устроили прочную линию обороны, которая предназначена для сдерживания наших войск, чтобы они не ударили по тылам и флангам группы армий Север, когда те будут связаны боями на подступах к городу. А, значит, пробиться там, через линию фронта, будет очень сложно, а быть может, вообще невозможно. Поэтому давайте этот план пока отложим на потом, как запасной.

— И что ты хочешь предложить? — спросил Твердев. — Не тут же нам оставаться?

— Взять штурмом Новск он хочет предложить, — ответил за меня Воронцов и, тяжело вздохнув, язвительно и в то же время устало спросил подтверждения своего фантастического предположения: — Да, Лёша? В этом же заключается твоё невысказанное предложение?

Скрывать ничего я не собирался, поэтому ответил как есть:

— Да!

Глава 7

Мы идем

Разумеется, услышав столь необычное, странное и, в какой-то мере, самоубийственное предположение, все собравшиеся с удивлением посмотрели на меня.

Пришлось подтвердить.

— Да, товарищи, вы как хотите, а я иду освобождать наших, благо оружие у нас теперь есть, и, надеюсь, часть его на такое дело вы мне выделите.

Я прекрасно понимал, что несколько перегибаю палку. Но на то, чтобы весь коллектив, не спеша, потихонечку готовя, подводить к этой мысли, не было ни сил, ни времени.

И, естественно, этот мой демарш не остался незамеченным командиром.

— Отставить, Забабашкин! Равняйсь! Смирно! — скомандовал он, тем самым напоминая, кто тут главный.

После такого обращения, вытянулись, как могли, все. И даже лежащий на носилках Апраксин.

Лейтенант госбезопасности обвёл нас тяжёлым взглядом и спросил:

— Какие ещё будут предложения, идеи? — и тут же объяснил: — У нас единоначалие, и все решения принимать буду я и только я. Но всё же, в сложившейся обстановке, считаю правильным и нужным для дела услышать все мнения, — он посмотрел на раненого и сказал: — Давай, Роман Петрович, с тебя начнём. Говори свои мысли.

Апраксин прокашлялся и ослабленным голосом поведал, что он за то, чтобы пробираться к своим.

Следующим чекист поинтересовался о мыслях у Твердева. Но тот лишь развёл руками и сказал, что не может определиться, не зная обстановку, да и вообще военное дело. С одной стороны, он считал, что впятером идти на такую авантюру, как проникновение в кишащий немцами город рискованно и опасно. Но, с другой стороны, говорил о том, что не против помочь нашим людям, попавшим в заточение.

Когда же очередь дошла до Садовского, который, как мне казалось, тоже проголосует за возвращение домой, тот меня удивил.

Он закрыл глаза и сквозь зубы отчеканил:

— Товарищ командир, товарищи, я видел собственными глазами, что эти уроды делают с нашими советскими людьми и бойцами Красной армии. Да вы и сами видели сложенные в гору тела. А потому, если есть хоть малейшая возможность освободить наших красноармейцев из плена, ею надо обязательно воспользоваться! Нельзя наших товарищей оставлять на милость этим зверям в человеческом обличии. Я за то, чтобы пойти и всех этих бандитов до единого перебить.

Теперь, когда все высказались, получалось, что даже если Воронцов проголосует за своё первое предложение — пробиваться к линии фронта, то наши голоса будут равны.

Но Григорий Афанасьевич, вероятно, проникся словами Садовского. Он посмотрел в сторону того места, где лежали тела наших убитых товарищей, и сказал:

— Такого зверства, что учинил враг, мы ему простить не имеем права. А значит, бойцы Рабоче-Крестьянской Красной армии, слушай мой боевой приказ: ещё раз осмотреть лагерь, собрать все трофеи, погрузить