В обойме у меня осталось два патрона, и ими я быстренько ликвидировал состоящий из двух человек секрет, что был расположен в лесу на противоположной стороне поляны.

А переполох выжившие диверсанты подняли нешуточный, и на их выстрелы, которые они производили в сторону леса наобум, из палаток стали выбегать полуодетые солдаты противника.

Их было очень много, и в первое мгновение я даже растерялся, не понимая, в кого мне стрелять. Но я быстро взял себя в руки и, помня народную мудрость «терпение и труд всё перетрут», занялся методичным уничтожением врага справа налево.

Уже через минуту мной было уничтожено как минимум тридцать противников. После чего те, кто ещё был жив, поняв, что любое перемещение смерти подобно, определив направление, откуда я работаю, попрятались в кустах, палатках и за деревьями.

На поляне любое движение почти полностью прекратилось. И я за все пять минут ожидания смог подстрелить только одного врага. Причём им оказался не тот, кто был в лагере, а тот, кто выбежал на поляну из леса с западной стороны.

Диверсант придерживал одной рукой штаны, а другой винтовку и, судя по мимике рта, спрашивал у валяющихся на земле трупов, что тут происходит.

Те, разумеется, ему не отвечали, а потому ответ ему пришлось дать мне. А, точнее, передать его через пулю, которая, влетев диверсанту в грудь, шепнула на прощание, что тут происходит аннигиляция вражеских интервентов и их пособников.

Кроме этого неудачника, другие выжившие, очевидно, хотели задержаться по возможности подольше на этом свете, а потому нос из своих укрытий не показывали.

Подождав ещё немного и опустошив пару магазинов по палаткам, стал менять позицию.

Слез с дерева и направился к подпольщику, надеясь на то, что с того места смогу достать ещё хотя бы некоторое количество противников.

Перед тем, как приблизиться, подал условный знак. Твердев меня увидел и помахал рукой.

Когда я подошёл, он поинтересовался, как дела. И, получив в ответ неопределённое: «Половина вроде бы уже в аду», помог мне забраться на нижнюю ветку.

С вершины этой возвышающейся над другими деревьями берёзы также открывался неплохой вид. Я помнил те места, куда на поляне попрятался враг, а потому, достаточно быстро вычислив противников, открыл по ним огонь. Буквально в первые полминуты я отправил на тот свет одиннадцать диверсантов, которые, получая пули сбоку, не сразу смогли понять, что они умирают.

И тут дело было том, что, опасаясь снайпера, они все залегли на довольно внушительном расстоянии друг от друга. Когда умирал их камрад, то делал он это почти беззвучно, то есть не подавал лежащим рядом никаких знаков. Просто умирал, а его лежащие неподалёку сослуживцы об этом даже не знали.

Однако долго это продолжаться не могло, и вскоре те, кто остался в живых, сориентировались, поняли вектор обстрела и поменяли свои укрытия.

Из-за этого манёвра они вновь скрылись у меня из виду, и достать их я с этого дерева уже не мог.

Понимая, что делать тут больше нечего, спустился и, позвав бывшего подпольщика, быстрым, насколько это было возможно в моём состоянии, шагом направился к Воронцову.

При приближении вновь подал условный сигнал. И далее всё повторилось, как и пятью минутами раньше. С той лишь разницей, что на этот раз я уничтожил всего восемь диверсантов.

После того, как ликвидировал последнего, минут десять наблюдал, надеясь увидеть хоть кого-нибудь. Но, не увидев никакого движения, решил спускаться. Перед спуском глянул на поляну ещё раз, а затем осмотрел подступы к лагерю, что были слева. И с удивлением обнаружил спящего в «берлоге» гада. Этот самый гад, скорее всего, находился в секрете и, вероятно, решив забить на несение службы, просто спал. Решив его не будить, выстрелил ему в голову. Затем ещё раз осмотрел местность и, никого больше не увидев, слез.

— Ну что, товарищи, вторая часть операции прошла успешно, — сказал я и доложил о результатах. А когда восторги утихли, предложил перейти к третьей части: — И поэтому, товарищи, давайте освободим телегу от ненужных мёртвых диверсантов, потому, что она нам вместе с Манькой понадобится.

А дело всё в том, что сейчас я собирался начать наступление на почти уничтоженный стан врага. Я не был уверен в том, что в лагере все без исключения противники уничтожены, а потому нам необходимо было произвести зачистку, тем самым доведя дело до конца.

Разумеется, предстоящее мероприятие было опасно. И для того, чтобы возможные выжившие не сразу начали по нам стрелять, было решено приблизиться к лагерю на телеге.

— Мы прекрасно знаем, что до нашей атаки диверсанты ждали, что им привезут еду. Так не будем их обманывать и доставим им то, что они хотели. Пусть считают, что мы обычные повара и извозчик, которые ни сном, ни духом, что тут у них происходит. Ну, а когда выжившие отморозки выползут на свет и подойдут ближе, начнём действовать по обстановке. Уверен, их там если и осталось в живых, то совсем немного. Так что отработаю их по-быстрому, и закончим с этим, — пояснил я детали плана.

Через десять минут мы въезжали на поляну, засеянную мёртвыми диверсантами. То тут, то там валялись уничтоженные противники. Картина была апокалиптическая и, хотя я её уже видел, вблизи она даже на меня произвела впечатление.

Что уж говорить про подпольщика, который вообще впал в прострацию и, несмотря на то, что был партийный, не переставая, крестился. Воронцов никакого замечания ему не делал, потому что, вероятно, был сам в шоке от открывшегося зрелища. Ну и вообще человек он неглупый и без всяких там идеологических перегибов в мозгу.

Наше появление никакого ажиотажа не вызвало.

— Может быть, ты всех уничтожил? — негромко прошептал Воронцов.

— Не знаю, — пожал плечами я и крикнул: — Эй, есть кто живой? Что у вас случилось? Мы привезли еду!

И в ответ по нам прозвучал выстрел. Пуля по чистой случайности прошла мимо.

Мы спрыгнули с телеги, и я вновь крикнул:

— Кто стреляет? Совсем умом тронулись? Мы свои!

— Какие вы свои,