Если Люсьен и знал об этих чувствах, то никогда не показывал этого. Оба они играли в школьном оркестре, и ирония судьбы, сделавшей ее второй скрипкой Люсьена, не ускользнула от Джорджии. Игра в оркестре не только дала ей возможность чаще видеть Люсьена, но теперь, когда они встречались у него дома, ему было о чем поговорить с нею. Постепенно Джорджия поняла, что он тоже страшно застенчив. Подружек у него не было — хоть в этом Джорджии повезло.

И как раз в то время, когда она начала надеяться, что когда-нибудь они подружатся и, может быть, в один прекрасный день он ответит на ее чувства, Люсьен заболел. Сейчас, лежа в темноте, Джорджия заново переживала страдания, которые она испытывала год назад, узнав что Люсьен серьезно болен, что необходимость проходить курсы лечения целыми неделями не будет давать ему возможности посещать школу, что он потерял свои чудесные волосы. Его мать перестала давать уроки, и о Люсьене Джорджия узнавала теперь только то, что можно было извлечь из школьной болтовни.

Было прошлым летом несколько недель, когда Джорджия поверила, что Люсьену становится лучше и что осенью он вернется в школу уже выздоровевшим. Она даже пару раз виделась с ним, когда вновь начала брать уроки музыки. Он выглядел теперь старше и казался словно бы отдалившимся — всё таким же дружелюбным, но чем-то озабоченным. Джорджия приняла решение сказать Люсьену о том, как он ей нравится, но всем ее планам положили конец начавшие просачиваться страшные новости: Люсьен в госпитале, он в коме, он умер.

На похороны Джорджия пошла, словно зомби, не в силах поверить, что единственный мальчик, который когда-либо ей нравился, потерян для нее навсегда. Только вид его убитых горем родителей и срывающийся голос лучшего друга Люсьена, Тома, читавшего над могилой какие-то стихи, убедили ее в том, что Люсьена и впрямь больше нет.

А теперь Люсьен был в Талии, великолепно выглядевший и такой же здоровый, как в те времена, когда он сидел перед нею в оркестре и она смотрела на его кудри, падавшие на ворот рубашки. Что всё это может означать? Не является ли, подумала она, Талия фантастическим миром, созданным подсознанием, чтобы позволить ей бежать от действительности? Лошади, даже крылатые лошади, а теперь воскрешение мальчика, которым она была так увлечена, — слишком всё это символично, чтобы оказаться только лишь словами, только лишь игрой воображения.

Что же ей делать? Вид Люсьена будет вызывать у нее боль — даже одного быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы убедить ее в этом — но как она сможет отказаться от посещений Талии? Джорджия взглянула на маленькую лошадку, сжатую в ее руке. И сама эта лошадка, и то, как она вошла в жизнь Джорджии, всё это должно что-то означать. Должно существовать нечто такое, что ей предстоит совершить в Талии, иначе она не была бы туда перенесена. Может быть, так же было и с Люсьеном? Почему он оказался там, и связано ли это как-то с тем, почему он умер?

Джорджия почувствовала страх. Во время своего короткого пребывания в Реморе она ощущала себя зрителем, наблюдающим за тем, как разворачивается действие пьесы. Увидев Люсьена, она испытала вдруг ощущение, что ее вытягивают на сцену и заставляют принять участие в действии. Теперь она знала, что, вернувшись в Талию, она будет играть активную роль в той драме, в чем бы она ни состояла, которая там разыгрывается. И она теперь понимала также, что это опасно.

В доме Паоло царил полный хаос. Лючиано был смертельно бледен, Чезаре явно перепуган, а Паоло и Детридж пребывали в полной растерянности.

— Ты знаком с нею? — спросил Паоло. Лючиано едва успел утвердительно кивнуть, как Джорджия возвратилась к ним.

Лючиано был единственным, кто понял, что произошло. Он усадил Джорджию на стул и попросил Паоло принести ей что-нибудь выпить. Джорджия сидела, прихлебывая крепкое красное вино, позволяя заботиться о себе и наслаждаясь сознанием того, что впервые всё внимание Люсьена сосредоточено исключительно на ней.

У нее слегка кружилась голова, и она не могла толком понять, почему вернулась к той же самой сцене, которую так поспешно покинула. Прошло не меньше пары часов, прежде чем она уснула — а это, как уже объяснял ей Паоло, было непременным условием возвращения в Талию. Надо было уснуть, держа в руке талисман и думая о Реморе. В начале ночи, до того, как она испугалась, увидев Люсьена, это было гораздо легче.

Возвращение в Талию произошло так, будто кто-то нажал клавишу «Пауза» и вся сцена застыла в тот момент, когда Джорджия покинула ее.

— Если переброс совершается дважды в один и тот же период времени, в одну и ту же ночь или один и тот же день, — сказал Лючиано, — в Талию возвращаешься всего несколькими мгновениями позже, чем покинул ее.

— Но почему она вообще покинула нас? — спросил Чезаре, осторожно поглядывая на Джорджию — так, словно она была привидением.

— Думаю, что, увидев меня, она потеряла сознание, — ответил Лючиано. — И, должно быть, держала при этом в руке свой талисман. Если, имея талисман, потерять сознание в Талии, то окажешься в нашем мире, даже если вовсе о нем не думаешь. Что-то вроде автоматического устройства выхода.

Теперь он говорил, обращаясь непосредственно к Джорджии. Она кивнула в ответ, соглашаясь с тем, что звучит это вполне разумно.

— Джорджия родом из той же части нашего мира, что и я, — продолжал Лючиано. — Мы ходили в одну и ту же школу. Она знала, что я умер… Ты, наверное, решила, что увидела призрак, — добавил он, глядя на девочку.

Джорджия снова кивнула, всё еще не в силах выговорить хоть слово.

— Можно взглянуть на твой талисман? — мягко спросил Лючиано.

Джорджия с трудом разжала правую руку. Крылья лошадки оставили на судорожно сжимавших их пальцах багровые полосы. Девочка позволила Лючиано взять и внимательно осмотреть фигурку.

— В точности такая же, как наша Мерла, — заметил Чезаре, — А она в безопасности? — спросила Джорджия. — Вы отправили ее из города?

— Да, — ответил Паоло. — Она и Звездочка сейчас в Санта Фине. Мы надеемся,