— Ой, девочки! — оживленно рассказывала подругам Нина. — Я так боялась, так боялась! Ведь первый день. Но все прошло хорошо. А какие у меня детишки замечательные, если бы вы только знали! Нет, это такой день, такой замечательный день!

— Глафира Петровна, — спросила Лиза, полная румяная девушка. — А вы помните ваш первый день в школе? Наверное, до сих пор не можете забыть?

— Да, действительно, до сих пор не могу забыть, но не первый, а второй день.

— Вы все шутите, Глафира Петровна! Как же так, «второй»? — рассмеялась Лиза и сразу умолкла, увидев, как помрачнело лицо Глафиры Петровны.

— Я не шучу, девочка. И ты напрасно думаешь, что мое первое впечатление от школы было такое же светлое и радостное, как твое, — грустно сказала Глафира Петровна, и снова тень неприятных воспоминаний пробежала по ее лицу.

— Глафира Петровна, расскажите, — попросил Коля.

— Расскажите, пожалуйста, — поддержали его девушки.

— Ну, что ж… — задумчиво проговорила Глафира Петровна. — Расскажу… Давно это было, в 1913 году, здесь же, в нашем городе… Я тогда только что кончила гимназию и очень хотела учительствовать, но свободных мест не было… Долго пробивалась я частными уроками в богатых домах, пока мне сказали, наконец, что возьмут меня учительствовать во второе отделение церковноприходской школы на освободившееся место. Когда я пришла первый раз в школу, помещавшуюся в древнем, полуразвалившемся здании, я узнала, почему место учительницы во втором отделении стало вдруг вакантным. Оказывается, предшественница моя была на подозрении у полиции и накануне ее арестовали, как «неблагонадежную». Весь первый день я знакомилась с ребятами, расспрашивала их, что они успели пройти с прежней учительницей, беседовала об их домашних делах. А на второй день случилась беда… На третьем уроке в мой класс вбежал запыхавшийся инспектор и трагическим топотом выдохнул:

— Фрол Лукич пришли-с. Сейчас к вам зайдут. Проверять будут-с. Чтобы все было в порядке!

Фролом Лукичом звали купца первой гильдии Брюханова, владельца трех каменных двухэтажных домов, двух больших магазинов и паровой мельницы.

Страшные рассказы о жестокости, тупости и невежестве этого человека ходили в городе. Он вогнал в гроб двух жен, пустил по миру своих родных братьев, но под старость прикинулся этаким святошей и стал жертвовать на благотворительные нужды. Пожертвовал он и на нашу школу тысячу рублей и угодливое школьное начальство произвело этого самодура в почетные попечители. Брюханов вошел в мой класс в сопровождении многочисленной свиты.

— А энти который год учатся? — спросил он, ткнув пальцем в сторону детей и даже не поздоровавшись.

— Второй год, Фрол Лукич, второй год-с, — залепетал инспектор, вытягивая и без того длинную шею. — Но эта учительница (он указал на меня) у них всего второй день. Прежнюю-то, изволите-с видеть, взяла недавно полиция.

— Полиция? — усмехнулся Брюханов, грузно опускаясь в угодливо подставленное кресло. — А вот мы проверим сейчас, чему научила их эта крамольница!

— Ты! Иди сюда! — он поманил пальцем белоголового Петю Ануфриева: — А ну, скажи мне про воскрешение сына вдовы Наинской? Не знаешь?! А про усекновение главы Иоанна Предтечи? И этого не знаешь, олух?! — Петя молчал и испуганно глядел на купца. Я вступилась за него, объяснив, что всего этого дети еще не проходили с законоучителем.

— А ты молчи! — сделав ударение на «ты», оборвал меня Брюханов. — Тебя не спрашивают! Когда спрошу, тогда и отвечать будешь!

— Что у их за урок? — спросил он инспектора.

— Арифметика!..

— Ага, рефметика! Проверим, чего они в рефметике достигли. Вот хотя бы ты, — и он указал на худенького, с бледным болезненным личиком Ваню Потанина. — Иди сюда! — Ваня вышел вперед. Купец с минуту разглядывал мальчика маленькими, заплывшими глазками и, наконец, спросил:

— Ты чей?

— Потанин, — прошептал Ваня.

— Отца-то Федором что ли звали?

— Федором.

— То-то, я вижу, рожа больно знакомая.

Я узнала печальную историю семьи мальчика. Отец Вани работал на паровой мельнице Брюханова и снимал маленькую каморку в подвале одного из брюхановских домов. Однажды его придавило на мельнице какими-то ящиками, и он долго и мучительно хворал. Через три месяца после несчастного случая купец выгнал семью Потаниных на улицу, потому что им нечем было платить за квартиру, а еще через месяц отец Вани умер, оставив пятерых детей и больную туберкулезом жену.

Чем жил мальчик — неизвестно, но учебы он не бросал и, несмотря ни на что, попрежнему шел первым учеником.

Брюханов, сощурившись, сказал:

— Реши задачу!.. В моем доме платят за квартиру три с полтиной в месяц. Твой отец заплатил только за восемь месяцев, а жили вы у меня год. Прикинь-ка, сколько рубликов вы, голодранцы, остались мне должны?

Ваня побледнел, потом стал какой-то весь прозрачный, губы его судорожно задергались, и он зарыдал.

Я бросилась вперед, прижала к себе острые, худенькие плечи мальчика и закричала в лицо купцу, что не позволю издеваться над детьми. Помню налитые злобой, маленькие, заплывшие жиром глазки купца, точно буравчики сверлившие меня, испуганное лицо инспектора за его спиной…

Глафира Петровна замолчала и, тяжело вздохнув, провела рукой по глазам, как бы отгоняя невеселые воспоминания.

В комнате стояла тягостная тишина.

— А дальше, Глафира Петровна? Что дальше?.. — спросил, наконец, Коля.

— Дальше?.. Что ж дальше!.. Тяжелый разговор с инспектором… угрозы… оскорбления. Лучше не вспоминать. — Глафира Петровна помолчала и задумчиво сказала: — Что было бы с Ваней Потаниным, что было бы с тысячами других, таких же, как он, если бы не Октябрьская революция, если бы не советская власть, открывшая им широкую дорогу? Страшно подумать! — Глафира Петровна улыбнулась материнской улыбкой и докончила: — А Ваня Потанин теперь профессор. Он живет в Москве и часто мне пишет.

— Ну, расстроила я вас, молодежь! — улыбнулась Глафира Петровна. — Давайте-ка лучше танцевать. Митя, заведи патефон.

Поздно ночью расходились гости из квартиры Егоровых. Последним уходил Коля, и Машенька вышла его проводить. Из окна моей комнаты я видел, как они долго стояли у подъезда, взявшись за руки. Над городом спустилась по-летнему теплая ночь ранней осени. Полная, круглая луна ярко освещала наш двор, белые дома заводского поселка, а вдали, над заводом, блестящими точками сверкали тысячи огней.

— Машенька… — услышал я тихий взволнованный голос Коли. — Ты такая… такая… — Он замолчал, очевидно, подыскивая нужное слово.

— Какая я? — спросила Машенька, и по звуку ее голоса я понял, что она улыбается.

— Ты такая хорошая, такая необыкновенная…

— Что ты, Коля! Какая же я «необыкновенная»? Я самая простая девушка, каких сотни тысяч…

— Пусть миллионы! — горячо зашептал Коля. — Но ты для меня одна на свете. И я давно хочу тебе сказать, что я очень…