— Так точно, баб Маша, — ошарашенно отвечает ей старлей, а я вздрагиваю.

Эх, Серёженька, где же ты, родной? Где искать тебя? Сил уже нет почти, так хочу тебя обнять… Думаю так, а сама ем прекраснейший армейский борщ, вкус которого не спутаешь совершенно ни с чем. Просто ностальгия, как будто снова я среди ребят, а Гром смотрит на меня с ласковой улыбкой.

Баба Маша садится рядом и поглаживает по голове, отчего я никак не могу взять себя в руки. Она пожилая, вполне могла и войну застать, ну, ту войну. И вот она меня поглаживает, а я ем.

— Знаешь, Серёжа, — вдруг говорит она. — Ты мне можешь не верить, но девочка на дитя войны похожа… Вот помню в сорок третьем был у нас на батарее воспитанник, вот похоже и реагировал. Наверное, и стрелять умеет, и кушает, как будто в армии выросла, а есть в ней эта внутренняя тоска, Серёжа. Ты там спроси, если что, я её возьму.

— Я спрошу, баб Маша, — кивает старший лейтенант, моментально посерьёзнев. — Я спрошу, только, думается, наши девчонки за неё передерутся.

— Ничего, главное, чтобы тепло было, — произносит повариха. — Да, моя хорошая? — ласково обращается она ко мне, а я в ответ только тихо всхлипываю.

Я ребёнок же… Тело детское диктует свои правила. И вот по его правилам эта ласка, эти ласковые слова, это тепло — оно мне так нужно, так желанно, что я сейчас расплачусь. Почти не могу сдержать себя, даже ложка дрожит в руке, а баба Маша вдруг обнимает меня, разворачивает к себе и прижимает к груди. Ровно за мгновение до того, как я срываюсь и реву в голос. Старлей, я вижу краем глаза, аж подскакивает от неожиданности.

— Поплачь, поплачь, милая, — приговаривает женщина, гладя меня. — Поплачь, легче станет, я-то знаю… Видишь, Серёжа, держала себя девочка наша, — грустно говорит она офицеру. — Да только нельзя совсем без ласки ребёнку.

А я плачу, выплакивая и смерть, и новости все, и детдом, и попытку меня убить, и отсутствие Серёжи… Я всё выплакиваю, потому что накопилось столько, что просто нет сил это вытерпеть.

— А ведь её убить сегодня хотели, — замечает старший лейтенант. — А она после этого спокойна была, как кирпич.

— Сила воли это, Серёжа, — отвечает ему баба Маша, а я постепенно беру себя в руки.

Ведь я знаю, что всё это временно. И ласка, и участие, и… А я… я… я к маме хочу!

Глава девятая

Приводят меня явно в помещение контрразведки. Там на двери номер указан, так что — родные пенаты. Предлагают присаживаться, я и присаживаюсь, чего не присесть-то? Сытость давит на глаза, но я держусь вполне в рабочем режиме, кстати.

— Ну, давай мы тебя для начала проверим, — предлагает мне офицер с погонами капитана.

Он снимает с вешалки автомат в десантном исполнении и кладёт передо мной. Суть проверки мне не ясна, но я в первую очередь отмыкаю пустой магазин и проверяю, нет ли патрона в патроннике. Надо бы контрольный спуск сделать, но в помещении это плохая идея.

— Убедила, — кивает офицер. — Разобрать-собрать сможешь?

— Глаза завяжете? — интересуюсь я.

— Глаза… — он задумывается, но чёрный платок достаёт. Подготовился, значит.

Завязывает мне глаза и допускает к оружию. Я сосредотачиваюсь, начиная разбирать автомат. И вот тут и начинается та самая проверка — начинают сыпаться вопросы. Имя, фамилия, потом что-то по устройству автомата, какие гранаты на вооружении, на что-то я отвечаю, что-то пропускаю мимо ушей.

— Интересно… — произносит капитан, когда я заканчиваю упражнение. — Ладно, убедила, — кивает он мне. — Пойдём-ка.

К чему это было, я не понимаю, но послушно иду туда, куда он меня ведёт. Что-то мне кажется, это всё театр был. Вот мы доходим до какой-то двери, при этом капитан пропускает меня вперёд. Я открываю дверь обеими руками, но внутри темно, и тут срабатывают боевые рефлексы — я падаю на пол, откатываюсь в сторону и шепчу заговор на отвод глаз, при этом стараясь вести себя тихо-тихо. Загорается свет, я вижу капитана с пистолетом в руке — больше никого нет в этой пустой комнате. Он оглядывается по сторонам, но меня явно не видит, постепенно поворачиваясь спиной. Я тоже разворачиваюсь, отвожу ногу и, улучив момент, бью его куда попало со всей дури. Капитан падает, выронив пистолет. Я прыгаю к оружию, подбираю его, снимаю с предохранителя и тщательно прицеливаюсь ему в голову.

— Отставить! — слышу я, рефлекторно опуская оружие. — Молодец, Мила!

Обернувшись, вижу офицера с погонами майора, за спиной которого стоят двое солдат. Они, по-видимому, и сами понимают, что делать, потому что забирают и куда-то утаскивают капитана. Насколько я понимаю, на этот раз это был не театр. Интересно, что же произошло?

— Пойдём, юная ведающая, — вздыхает майор. — Сегодня ты у нас переночуешь, а завтра за тобой из школы придут.

— Из школы? — удивляюсь я. — Из какой школы?

— Из ведовской школы, — произносит офицер. — Тебе всё расскажут, а пока пойдём, покажу тебе, где отдыхать будешь. Ты не одна такая, так что, возможно, общий язык найдёте.

Ещё интереснее. «Царь не настоящий»? В смысле, воинская часть не настоящая, а для обеспечения какой-то там школы? А насколько такое вообще вероятно? Непонятно мне это, просто совершенно, да и устаю я уже от загадок. Я иду за майором, не понимая, сбежать мне или не надо пока. Он же проводит меня сквозь весь штаб, поворачивает куда-то налево, где должна быть только стена, если я не ошибаюсь, и вводит в небольшую комнату с четырьмя другими дверьми.

— Здесь вы можете отдохнуть, — объясняет мне майор. — Тут есть телевизор, вон, можете присесть на диван. Двери ведут в спальни, они индивидуальны. Другого выхода отсюда нет.

— Выглядит подозрительно, — сообщаю я ему. — От продажи на органы до борделя.

— Вы найдёте общий язык, — совершенно непонятно произносит офицер, добавив: — Ужин вам принесут.

Он уходит, а я присаживаюсь на широкий мягкий кожаный диван, в котором мгновенно утопаю, понимая, что жизнь меняется в очередной раз. Почему она меняется именно так, мне непонятно, как и то, что