нахмуренных бровей, – говорится в записках князя К. Имеретинского, – резкая манера выговаривать и неумеренная строгость взысканий за маловажные проступки – все это было вынужденно, ненормально и свойственно только видимому, а не истинному характеру Михаила Павловича». Многолетнее изучение архивных и мемуарных источников позволяет мне присоединиться к определению личности Великого Князя, данному его современниками – «золотое сердце в железной оправе»…

Выдающиеся свойства ума и сердечная деликатность Великой Княгини, выражавшиеся в умении ставить себя в положение других, понимая их интересы, способность делать это с чарующей простотой, сразу уничтожавшей условность отношений, верность в дружбе, завоевывали ей преданность встречаемых на жизненном пути. До конца своих дней она интересовалась всеми яркими явлениями в области научной деятельности, часто приходя, где было нужно, на помощь своим участием и материальной поддержкой.

Хотя Михаил и Елена были очень разными людьми, их брак, по великосветским критериям, стал образцовым. Историками-сплетниками достоверно не доказан ни один факт супружеской измены мужа или жены. Лишь из семейных преданий Половцовых и Штиглиц известно интересное предположение. Надежда Михайловна Июнева (1843–1908), воспитанница барона А.Л. Штиглица, вышла в 1861 году замуж за А.А. Половцова, будущего Государственного секретаря, члена Государственного Совета, статс-секретаря Императора. Н.М. Июнева («Юни») в июне 1843 года новорожденной была подброшена в дом барона (отсюда и ее фамилия). По свидетельству С.А. Половцовой, Надежда была внебрачной дочерью Великого Князя Михаила и фрейлины К.[160] Не в этом ли разгадка отчества девочки, интереса, проявляемого Николаем I к ее судьбе после смерти брата, огромного приданого (около 16 миллионов рублей), стремительной карьеры ее мужа, дружеских отношений семьи Половцовых с Великими Князьями Александром (будущим Императором) и Владимиром?

О замечательной внешности Елены Павловны в первые годы замужества позволяют судить многочисленные портреты. На большинстве из них – роскошная белизна покатых плеч, мягкая линия великолепных рук с длинными пальцами, которые так тщательно выписаны, что кажутся живыми. Гладкость высокого белоснежного лба, обрамленного гроздьями завитых локонов с обеих сторон; необыкновенно притягивающие, очаровывающие с первой минуты глаза. Ум светится во всем облике этой женщины: в достойном повороте головы, в аристократически выразительных чертах лица, величавой позе. Позы «непарадно» спокойны, и портреты могли бы считаться вовсе не музейными, представительскими – для посольств и кабинетов, – а домашними (такие обычно дарили близким к памятным датам). К тому располагает и поза, выбранная живописцем для модели, и неяркий, приглушенный тон картин, если бы не одно обстоятельство: дама сидит или стоит в мантии, подбитой мехом горностая, и складки одеяния, теряющегося в темно-алом, густом и мягком бархате, недвусмысленно указывают на принадлежность дамы к роду царственных особ. Портрет в те давние времена являлся документом эпохи, на него тратилось много средств, сил, времени, и каждой деталью, мазком кисти, сочетанием красок художник старался донести до того, кто будет смотреть на портрет, нечто значительное, важное.

Она действительно была такой: знала блеск своей красоты, чудную силу обаяния, но ни в грош ни ставила ни внешность, ни шарм, ни светские успехи, ни высоту положения. Именно такой она и была в жизни. Еще в 1823 году в своем обращении к приехавшей в Петербург будущей Великой Княгине В.А. Жуковский писал:

                                 Кто ты ангел светлоокий С лучезарною звездой? Из какой страны далекой

                                 Прилетел на север мой?..

Василий Андреевич не знал тогда, что станет не только преподавателем русского языка и литературы, но и другом этой необычной женщины. От Жуковского Елена Павловна впервые услышала о ссыльном А.С. Пушкине, официальное представление которого Великой Княгине состоялось лишь в мае 1834 года. Об этом Пушкин упоминал 2 июня в своем дневнике, указывая, что Елена Павловна говорила с ним о Пугачеве. Следующая дневниковая запись сделана Пушкиным 8 января 1835 года: «Великая Княгиня взяла у меня записки Екатерины II и сходит от них с ума». Поскольку мемуары царицы расценивались в то время Императорским Домом как нелегальная литература, факт их передачи Пушкиным Елене Павловне свидетельствует о доверии, которое они испытывали друг к другу. По воспоминаниям В.А. Жуковского, Великая Княгиня «очень любила Пушкина»[161].

В преддуэльную пору поэт встречался с княгиней, которая писала мужу 26 декабря 1836 года: «Я видаю иногда Вяземского, как и твоих протеже – семью его, и я приглашала два раза Пушкина, беседа которого кажется мне занимательной». В это же время Пушкин вписал в альбом Великой Княгини текст стихотворения «Полководец».

Нет сомнений, что творчество великого поэта находилось в сфере художественных интересов Елены Павловны и поэтому вполне естественна ее взволнованная реакция на исход дуэли и на смерть Пушкина. 27 января 1837 года она послала первую записку Жуковскому. «Узнала сейчас о несчастии с Пушкиным – известите меня, прошу Вас, о нем и скажите есть ли надежда спасти его. Я подавлена этим ужасным событием, отнимающим у России такое прекрасное дарование, а у его друзей – выдающегося человека. Сообщите мне, что происходит и есть ли у Вас надежда и, если можно, скажите ему от меня, что мои пожелания сливаются с Вашими».

Елена Павловна стала единственным членом Дома Романовых, которая сразу же и публично солидаризовалась с горем семьи Пушкина после его тяжелого ранения. В трагические дни января 1837 года Великая Княгиня, пренебрегая условностями этикета, забросала В.А. Жуковского записками: как здоровье поэта? Кто лечит? Чем помочь? Елена Павловна с искренним сочувствием следила за состоянием здоровья раненого, предлагала всяческую поддержку (в том числе консультацию лейб-медика М. Мандта). В письме В.А. Жуковскому 29 января 1837 года, получив трагическое известие, Великая Княгиня писала «…мы потеряли прекраснейшую славу нашего Отечества! Я так глубоко этим огорчена; кажется, что во мне соединяются сожаления и его друзей, и поклонников его гения. Тысяча прочувствованных благодарностей Вам, мой добрый г. Жуковский, за заботливость, с которой Вы приучали меня то надеяться, то страшиться. Как она тягостна, эта скорбь, которая нам осталась!» (Кунин В.В., 1990).

Ум и тактичность Великой Княгини выразились в уважении интересов других людей, способности творить добро с простотой и искренностью, уничтожавшей условность светских отношений. «Если призвание женщины состоит в том, чтобы иногда исцелять, часто помогать и всегда утешать, то Елена Павловна осуществила его вполне и в самых широких размерах, – писал в биографическом очерке о княгине известный юрист и общественный деятель А.Ф. Кони (1969). – Она сделала все, что только было в ее силах, для исцеления русского народа от язвы узаконенного рабства, твердо и настойчиво поддерживала лучших людей своего времени в их лучших стремлениях – и умела утешать их в минуты