Примечания к фрагментам «Из записей 1970–1971 годов»

Под данным названием выборочно представлены записи Бахтина, сделанные им во время проживания в подмосковном городе Климовске (май 1970 г. – декабрь 1971 г.). Среди них – заметки к задуманным работам (о сентиментализме, по проблеме автора, о поэтике Гоголя и др.), которые иногда сведены к одному заголовку. Впервые опубликовано в ЭСТ, с. 336–360.

Проблемы, поднимаемые поздним Бахтиным, благодаря данной подборке записей, оказываются проработанными более полно. В частности, центральная для бахтинского творчества этих лет проблема понимания обогащается представлением Бахтина о герменевтическом круге, а также уяснением связи понимания и оценки. Рассуждения же о «свидетеле и судии», с другой стороны, побуждают как-то совсем по-новому взглянуть на бахтинское учение 20-х годов о бытии. Однако во всем этом кипении остроумного глубокомыслия (или глубокомысленного остроумия) в 1970–1971 настойчиво пробивается одна почти новая для Бахтина тема – тема одинокого «я», «я-для-себя». С очевидной неслучайностью ей сопутствует тема молчания: раньше интерес Бахтина был по преимуществу направлен на диалогизованное «я-для-другого», которое при этом непременно является говорящим. Конечно, эти новые проблемы не отменяют основной тенденции бахтинской мысли и решаются в 1970–1971 в духе обычного для Бахтина диалогизма. Однако они становятся при этом коррективами, смягчающими односторонность диалогической концепции.

Особенно примечательны в связи с этим рассуждения Бахтина о собственном голосе автора – писателя-романиста: здесь параллель к проблеме «я». И неожиданно для себя читатель обнаруживает в 1970–1971 серию бахтинских утверждений, суть которых – в отрицании за автором права на собственный голос, собственную «идею», позицию в бытии! Неожиданно – поскольку читатель склонен видеть в Бахтине философа-персоналиста и всегда помнит ставшее классическим место из ВХ: «От любого текста, иногда пройдя через длинный ряд посредствующих звеньев, мы в конечном счете всегда придем к человеческому голосу, так сказать, упремся в человека» (ВЛЭ. С. 401). В 1970–1971 же на этот счет представлена точка зрения, в связи с которой все же нельзя не вспомнить о «смерти автора» по Р. Барту Во всяком случае, 1970–1971 отличает (по сравнению с другими поздними бахтинскими работами) какой-то глубокий пессимизм. Он, во-первых, культурологического, так сказать, свойства: налицо потеря веры в возможность для человека иметь в новое время цельное, устойчивое мировоззрение. Во-вторых, думается, это личный пессимизм, вызванный ощущением реальности одиночества и при этом неготовностью с ним справиться (робкие поиски внутреннего «не-я»). Как «металингвист», Бахтин проецирует ставшую для него экзистенциальной проблему «я» на осмысление риторики, как литературовед – на изучение «Дневника писателя» Достоевского и религиозной публицистики Гоголя; соответствующие наблюдения также вошли в 1970–1971.

1 Высказывания Бахтина по поводу «авторитарного» – в данном случае библейско-евангельского и богослужебного «слова» в точности соответствуют воинственно-антиклерикальной установке бахтинской книги о Рабле 30-х годов.

2 Ср. с «философией молчания» у Бубера (подлинный диалог протекает в его представлении именно в молчании): «Только молчание с Ты, молчание всех языков, безмолвное ожидание в неоформленном, в нерасчлененном, в доязыковом слове оставляет Ты свободным, позволяет пребывать с ним в той затаенности, где дух не проявляет себя, но присутствует. Всякий ответ втягивает Ты в мир Оно» (Бубер М. Я и Ты. Указ. изд. С. 317). В связи с «логосферой» уместно вспомнить мысли немецкого диалогиста Ф. Эбнера, рассуждавшего как об особой реальности о бытии «Между», охватывающем все вообще разговоры, происходившие в человеческой истории. «Между» становится средой (das Medium) откровения Христа – Слова Божия – для всякого, вступающего в разговор (см.: Casper В. Das dialogische Denken. S. 253). Ясно, что бытие «das Zwischen», открытое и при этом целостное, весьма похоже на бахтинскую «логосферу».

3 В связи с бахтинской «философией смеха» см. особенно «Введение» и I главу Р.

4 Как представляется, здесь налицо «диалогическая» бахтинская реплика в адрес статьи Г. Риккерта «О системе ценностей», которую, вероятно, в это время перечитал или вспомнил Бахтин (см.: Логос. 1914. Т. I. Вып. I). Риккерт говорит о культуре как о незавершенной системе ценностей, становление которой осуществляется в ходе истории. Ценность понята Риккертом при этом как цель деятельности, имеющей характер оформления или свершения (Voll-Endung), что тотчас приводит на ум бахтинское «завершение». Риккерт подвергает ценности классификации в зависимости от степени оформленности их материала; систему образуют ценности, принадлежащие выделенным при этом шести уровням. В концепции Риккерта подчеркнуто, что ценностная система, будучи открытой, все же остается при этом системой с присущим ей элементом окончательной свершенности (ценности искусства). Бахтин и противопоставляет этому образу «системы» образ «органического единства» культуры, заимствовав его у О. Шпенглера. «Открытость» этого культурного организма понимается в данном месте 1970–1971 в соответствии с идеей «диалога культур», представленной в О.

5 См. прим. 36 МГН.

6 В книге 6 («Русский инок») романа «Братья Карамазовы» в разделе «Таинственный посетитель» рассказана история человека, совершившего убийство, признавшегося в нем спустя четырнадцать лет юному Зосиме и возненавидевшего затем своего конфидента вплоть до страстной жажды уничтожить его. Жить в сознании того, что существует «судья» его преступления, пусть абсолютно пассивный и безгласный, казалось убийце невозможным.

7 Под «инобытием» солнца Бахтин здесь, видимо, понимает его образ в сознании (обратно к «инобытию» у Гегеля, который определял природу в качестве инобытия абсолютной идеи). Говоря об изменении солнца при появлении в мире сознания, Бахтин исходит из своей интуиции «архитектоничности» бытия (в смысле ФП и АГ): эстетическое «завершение» солнца извне неким сознанием обогащает его существование «в себе и для себя».

8 Нужда в «другом» («ты») для рождения самосознающего «я» – общее место диалогической философии. В варианте, например, Бубера имеем следующее: «Через Ты человек становится Я. Противостоящее приходит и исчезает, события-отношения множатся и рассеиваются, и в этой смене становится все более ясной, усиливаясь от раза к разу, неизменность партнера, приходит осознание Я. Правда, оно возникает все еще в паутине отношения, в связи с Ты, как возможность различить того, кто стремится к Ты, пока однажды не разорвется связь и в какой-то краткий миг Я окажется противостоящим самому себе, изолированному, как некоему Ты, чтобы затем тотчас овладеть собой и отныне вступать в отношения, уже осознавая себя» (Бубер М. Я и Ты. Указ. изд. С. 311).

9 Из стихотворения В. Ходасевича «Перед зеркалом» (1924).

10 Ср. у Бубера: «Каждое Ты в мире по сути своей обречено стать вещью или, во всяком случае, вновь и вновь погружаться в вещность. На языке объективном можно было бы сказать, что