в его «социальной» природе: «действительной реальностью языка-речи является не абстрактная система языковых форм и не изолированное монологическое высказывание, и не психофизиологический акт его осуществления, а социальное событие речевого взаимодействия, осуществляемое высказыванием и высказываниями» (МФЯ. С. 104). Очевидно, что за бахтинской теорией языка 20-х годов стоят его философские идеи о «бытии-событии», а также «поступке» и «диалоге», в которые трансформировалось, эволюционируя в сознании Бахтина, понятие «бытия-события» ФП. В ПРЖ (работа 1950-х годов) предпринят детальный анализ с целью различения «предложения», как реальности лингвистического порядка, и «высказывания», принадлежащего ситуации действительного разговора (см.: ПРЖ. С. 252 и далее). В сущности, всюду здесь Бахтин намечает принципы своей «металингвистики» через противопоставление ее лингвистике в собственном смысле; «металингвистика» принадлежит, по Бахтину, сфере гуманитарного знания, тогда как лингвистика – области естественных наук. Философия языка Бахтина или металингвистика – не что иное, как «философия поступка» (точнее, диалогического «бытия-события»), распространенная на речевую деятельность. Ср. «металингвистические» воззрения Бахтина с весьма близкими интуициями Гадамера, – например, в форме различения «семантики» и «герменевтики»: «Семантика описывает данную нам языковую действительность, как бы наблюдая ее извне. <…> Герменевтика же сосредоточивается на внутренней стороне обращения с этим миром знаков или, лучше сказать, на таком глубоко внутреннем процессе, как речь» (Гадамер Г. -Г. Семантика и герменевтика // Гадамер Г. -Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 60). Ставя, как и Бахтин, в центр круга данных идей внелингвистическое понятие высказывания, Гадамер утверждает: «Любое высказывание имеет не просто однозначный смысл, заключенный в его языковом и логическом строении, – любое высказывание мотивировано. Стоящий за высказыванием вопрос – вот то единственное, что придает ему смысл» (там же. С. 66).

16 Полемика Бахтина с категорией «образ автора», принадлежащей «науке о языке художественной литературы», разрабатываемой В.В. Виноградовым, началась еще в 20-е годы (см.: Волошинов В.Н. О границах поэтики и лингвистики. – Указ. изд.). Она обусловлена пониманием Бахтиным «автора» в качестве творческой активности (АГ). Соотносимость «автора» с «архитектоническим» понятием «я-для-себя» исключает, по Бахтину, какое бы то ни было его изображение (ср. «философию автопортрета» в АГ и в ПТ). См. наш детальный анализ этих вопросов в работе: Бонецкая Н.К. Проблема авторства в трудах М.М. Бахтина // Studia Slavica Hung, 1985. Т. 31. С. 61—108 (соответствующий раздел есть в книге: Бонецкая Н.К. Бахтин глазами метафизика. Указ. изд.). Бахтин, впрочем, допускает не только исследование «образов» вымышленных, вторичных «авторов» и «рассказчиков», но и изучение явления автора – сокровеннейшей его глубины – в целом произведения. Ср. в связи с этим нашу концепцию символической природы авторского образа, изложенную в статье: Бонецкая Н.К. «Образ автора» как эстетическая категория ⁄⁄ Контекст—1985. М., 1986. С. 241–269. Сопоставлению теорий авторства Виноградова и Бахтина, а также критическому обзору современных взглядов на данный предмет посвящена наша работа: Бонецкая Н.К. Проблемы методологии анализа образа автора // Методология анализа литературного произведения. М., 1988. С. 60–85.

17 Природа сотворенная, природа порожденная и творящая, природа творящая и несотворенная (латин.): термины богословия И.-С. Эриугены, вольно используемые Бахтиным применительно к человеческому творчеству.

18 Вводимая здесь проблема «двуголосого слова» восходит опять-таки к бахтинским идеям 20-х годов (см.: МФЯ, ч. III, гл. II, III). См.: также: Д, гл. V («Слово у Достоевского»), СР, ПРС. Безобъектное, одноголосое слово, по Бахтину – это «непосредственное прямое полнозначное слово», которое «направлено на свой предмет и является последней смысловой инстанцией в пределах данного контекста», не выступая при этом в качестве «объекта» для «чужого» слова (Д. С. 205).

19 По сути дела, здесь у Бахтина противопоставлены два варианта герменевтики. Первый – вариант Шлейермахера, согласно которому целью понимания является уяснение авторского замысла, а в конечном счете – отождествление с авторской индивидуальностью, поскольку текст мыслится манифестацией этой индивидуальности (ср.: «Проблема Шлейермахера, в сущности <…>, проблема темного “Ты”». – Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 239). Второй же – собственный бахтинский, диалогический, к которому во многих отношениях близка герменевтика Гадамера (ср.: «Все невербальные формы понимания нацелены в конечном счете на понимание, достигаемое в диалоге». – Гадамер Г. -Г. Язык и понимание // Гадамер Г. -Г. Актуальность прекрасного. Указ. изд. С. 48).

20 Ср. с двойственной характеристикой Девушкина в Д: «Ведь в конце концов это Акакий Акакиевич, освещенный самосознанием, обретший речь и “вырабатывающий слог”» (Д. С. 227).

21 См.: Жуковский В.А. Две были и одна быль. «Kannitverstan» – рассказ И. Гебеля, переложенный стихами Жуковским («третья быль»). Персонаж этого рассказа, немецкий ремесленник, не знающий голландского языка, будучи в Амстердаме, на свои вопросы получал один ответ: «Каннитферштан» («Не могу вас понять»). Этот ответ был им принят за имя собственное; в его сознании оно персонифицировалось в фантастическую фигуру Каннитферштана. Бахтин хочет сказать, что чудное слово представлялось немцу ответом на его вопросы, понятые, по его мнению, голландцами.

22 Ср. ПРС, с. 410–417, где исследованы диалогические отношения между стилями в «Евгении Онегине».

23 Имеются в виду исследования В.В. Виноградова, ограничивающиеся плоскостью «языка художественной литературы».

24 В главе «Смысловое целое героя» АГ представлена типология художественных образов («героев») в зависимости от степени диалогизированности отношений автора и героя. См. в связи с этим нашу статью «Проблема авторства в трудах М.М. Бахтина». Указ. изд. С. 71.

25 Последний абзац указывает на важную черту бахтинской герменевтики, выявляемую через сопоставление с герменевтикой Гадамера. Для последнего понимание относится к тому предмету объективного мира, смысл которого и призван раскрыть интерпретируемый текст, – фигуре автора при этом принадлежит второстепенная роль: «Задача герменевтики и состоит в том, чтобы объяснить это чудо понимания, которое есть не какое-то загадочное общение душ, но причастность к общему смыслу», – смыслу, на почве которого происходит встреча интерпретатора с автором (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 346). По мысли же Бахтина, «объективный мир» предстает перед интерпретатором, лишь будучи «отраженным» в сознании автора, – сознании, выражающем себя в тексте. Таким образом, признав «объективный мир» и сделав попытку ввести его в свою гуманитарную дисциплину, Бахтин тотчас же упразднил это допущение, вновь сведя герменевтическое событие к диалогу интерпретатора с автором.

26 Металингвистика как учение о диалоге (обоснованная Бахтиным, например, в Д, с. 197 и далее) является трансформацией ранней бахтинской концепции бытия-события. «Гносеологическая» грань металингвистики, представленная в ПТ (а также в других поздних работах Бахтина), как раз и есть своеобразный бахтинский вариант герменевтики.

27 Hirzel R. Der Dialog. Ein literaturhistorische Versuch. Bd 1–2. Leipzig, 1895.

28 Ср.: «Разговор – это не два протекающих рядом друг с другом монолога. Нет, в разговоре возделывается общее поле