поступком. Если, согласно символистам, художественное творчество призвано прорваться от «реального» к «реальнейшему» – к трансцендентным основаниям вещей, то Бахтин замыкает искусство в собственно человеческой «действительности», в буквальном смысле сводит с небес на землю. «Эстетический объект», по Бахтину, духовен, материал искусства не входит в него, – но духовность эта – не что иное, как чисто человеческая активность, лишенная и грана таинственного или мистического. Отсутствие в эстетике Бахтина категории (и интуиции) прекрасного связано с ее антиметафизическим качеством; в этом ключе может быть осмыслен и пафос гротескно-безобразного книги о Рабле. В СМФ (равно как в АГ) – истоки позднейших бахтинских исследований в области теории романного жанра.

1 Выпады Бахтина против русской символистской эстетики, являющейся в конце XIX – начале XX века важным аспектом религиозной философии, свидетельствуют о вещи принципиальной – об отрыве мыслителя от широко понятой традиции символизма. Пафос «научности» данного места СМФ истоком имеет «научность», декларированную Э. Гуссерлем. В своей статье «Философия как строгая наука», ставшей событием и для интеллектуальной жизни России (в переводе напечатанной в I книге «Логоса» за 1911 год), Гуссерль полемизирует с позитивной психологией, с одной стороны, и с миросозерцательной «мудростью» – с другой, оспаривая их стремление дать основы для философии. В противовес им Гуссерль выдвигает идею собственной феноменологии как «науки о смыслах». Можно говорить об усвоении Бахтиным данных фундаментальных (как отрицательных, так и положительных) установок Гуссерля, об их влиянии на общую ориентацию его творчества.

2 Под «метафизикой» здесь понимается знание, ориентированное на высшие, трансцендентные основы бытия и искусства. Отрекаясь от метафизики с ее установкой на познание сущности вещей, Бахтин относит себя к кантовской (в широком смысле слова) традиции: именно критицизм во множестве его разновидностей в XIX–XX вв. был главным оппонентом метафизики. Заметим, что русской религиозной философии XX века (вместе с символизмом) присущи, напротив, метафизическая установка и резкое отталкивание от кантианства. См. в связи с этим раздел «М. Бахтин и традиции русской философии» в книге: Н. Бонецкая. Бахтин глазами метафизика. М. – СПб., 2016. Бахтин в ФП предпринял попытку разработать собственную «первую философию» принципиально неметафизического характера. Именно это учение о «бытии-событии» стало основой бахтинской «общей эстетики» (АГ, СМФ), равно как и работ литературоведческого характера.

3 Термин формальной логики, обозначающий противоречие между определением и определяемым (лат.).

4 Данные рассуждения Бахтина об «автономии искусства» полемически обращены против некоторых положений книги Б. Христиансена «Философия искусства». Особенность «эстетических ценностей» Христиансен видит в их «автономии» и понимает под этим то, что эстетические ценности суть такие «цели» творческой активности субъекта, которые свой критерий имеют в том же субъекте; речь здесь идет по сути дела о незаинтересованном характере искусства (см.: Христиансен Б. Философия искусства. Указ. изд. Часть I. Автономия эстетических ценностей). Бахтина в идее «автономии» Христиансена не устраивает отрыв самозаконно-го эстетически-ценностного от того, что ранее называлось им «жизнью» (см. ИО, ФП), в СМФ же соотносится с «действительностью» познания и этического поступка. «Единство культуры» в СМФ занимает место «единства поступка» (ФП).

5 Ср. критику ориентации В.М. Жирмунского на лингвистику у П. Медведева: ФМЛ, ч. III, гл. I, раздел «Поэтика и лингвистика» (с. 95–96).

6 Специально полемике с В.В. Виноградовым посвящена работа: Волошинов В. О границах поэтики и лингвистики // В борьбе за марксизм в литературной науке. Л., 1930.

7И.-Ф. Гербарт (1776–1841) – немецкий философ и психолог. В области эстетики Гербарт противопоставил метафизическому подходу самодовлеющее понятие красоты и сосредоточил внимание на формальной структуре прекрасного предмета.

8 В XIX веке, – а это эпоха расцвета позитивного знания, – эстетика вошла в полосу глубокого кризиса: возник соблазн рассматривать науку об искусстве в одном ряду с науками, основанными на наблюдении. Представление об эстетике как единой дисциплине, принадлежащей целостной философской системе, было поколеблено; одним из направлений распада философской эстетики стал так называемый эстетический материализм, которому эстетическая форма представлялась вторичной по отношению к материальной основе искусства, а также к цели и техническим средствам, если речь идет об искусствах прикладных. Представителями этого направления выступали художники, критики и искусствоведы, стоявшие в той или иной степени близости к непосредственной художественной практике и не причастные области чисто философского умозрения. Данная традиция восходит к основоположнику так называемый «филологического метода» К.Ф. фон Румору (1785–1843); к ней относят архитектора Г. Земпера (1803–1879), а также в какой-то мере композитора Э. Ганслика (1825–1904) и скульптора А. Гильдебранда. В связи с предысторией такого рода воззрений см.: Schlosser J. Die Kunstliteratur. Ein Handbuch zur Quellenkunde der neueren Kunstgeschichte. Wien, 1924. S. 578 и далее.

9 Бахтин намекает на одну из программных для русского формализма работ – на статью Б. Эйхенбаума «Как сделана “Шинель” Гоголя».

10 Здесь можно усмотреть скрытую полемику Бахтина с музыкальной эстетикой Э. Ганслика. Ганслик отстаивал представление о специфически «музыкальном» характере содержания (равно как формы и материала) музыкального произведения: «Музыка состоит из звуковых последований, звуковых форм, не имеющих содержания, отличного от них самих» (Ганслик Э. О музыкально-прекрасном. Указ. изд. С. 170). При этом Ганслик отвергал расхожее мнение, согласно которому музыка воспроизводит человеческие чувства и вызывает у слушателя соответствующее настроение. Такого рода воздействие музыки Ганслик называл «моральным» и полагал, что его сила «возрастает с грубостью умственной и нравственной» (там же. С. 136). Этим «грубым аффектам дикаря» мыслитель-композитор противопоставлял отрешенное созерцание профессионалом чисто музыкального аспекта произведения, – только такое созерцание, по его мнению, имеет подлинно эстетическую природу. Бахтин же, рассуждая о музыке, остается верным своей идее единства эстетического и этического (ИО, ФП, АГ).

11 «Эстетический объект» — термин «философии искусства» Б. Христиансена, который Бахтин берет на вооружение в СМФ. Он переосмысливает этот термин в духе своей эстетики, связав его природу с «событийностью» и тем самым противопоставляя «внешнему произведению» в его материальной вещественности. Ср. с различением у Христиансена «внешнего произведения искусства» («глыбы мрамора», «раскрашенного полотна» и т. п.) и «настоящего объекта эстетического суждения», – объекта, возникающего в воспринимающем сознании и различного в случае разных наблюдателей (Христиансен Б. Философия искусства. Указ. изд. С. 42). Как у Христиансена, так и у Бахтина «эстетический объект», в отличие от «внешнего» произведения, есть ценностная категория.

12 См. прим. 51 и 52 к ФП. Ради восполнения истории бахтинского термина «архитектоника» укажем здесь на то, что этим понятием в своем учении о художественном произведении активно пользовался А. Гильдебранд. Различая «форму воздействия» от «формы бытия», Гильдебранд утверждал, что «форма воздействия» конструируется художником на основе природных форм через их «архитектоническое» упорядочение; «архитектонический строй» произведения организуется творцом в расчете на созерцателя (Гильдебранд А. Проблема