их создания и их небытия для последующих эпох (ср. замечание Бахтина в РГ о том, что героев Гоголя «уже нет» как принадлежащих «малому времени», гоголевской эпохе. – ВЛЭ. С. 495): актуальный при жизни их создателя «смысл» этих образов в веках утрачен. «Малое время» в концепции Бахтина имело целью указать на забытые (пусть не навсегда) культурные смыслы: с «малым временем» связана тайна ушедшей с исторической сцены культуры, о которой писал Шпенглер. Так что, выделив такую категорию, как «малое время», Бахтин все же отдал дань блестящему обоснованию в «Закате Европы» представления об определенной неприступности каждой великой культуры.

В отличие от «малого», «большое время» обладает не умерщвляющей, но напротив, «воскрешающей», «возрождающей» функцией. Как это понимать? И «малое», и «большое» время, по Бахтину, событийны. «Малое время» соотнесено Бахтиным с актом творчества, который, по мнению мыслителя, есть в определенной степени умерщвление, «парализация» живой жизни (ср.: БП. С. 234). «Большое» же время соответствует – как особому событию – восприятию; «большое время» – это категория бахтинской герменевтики. В «большом времени» происходят восприятие и интерпретация – собственная «жизнь» произведения. «Большое время», обнаруживающееся в «диалоге культур», воскрешает и при этом преображает забытые, «умершие» и погребенные в «авторской» эпохе, в «малом времени» культурные смыслы. В ранней эстетике Бахтина «большому времени» предшествует эсхатологически окрашенное «абсолютное будущее». Категория «большого времени» содержательно примыкает к понятиям «далеких контекстов» (МГН. С. 401) и «высшего нададресата» (ПТ. С. 359), разработанным в последний период творчества. В бахтинской теории интерпретации «большое время» указывает на герменевтическую плодотворность временной удаленности интерпретатора от эпохи создания произведения (см. также прим. 3).

3 Весьма близкие мысли о том, что ход истории – не столько отрицательный фактор, затемняющий смысл древнего произведения, сколько сила, продуктивная для его понимания, присутствуют в герменевтике Х.-Г. Гадамера. «Временная дистанция <…>, – сказано у Гадамера в созвучии с комментируемыми словами Бахтина, – позволяет проявиться подлинному смыслу чего-либо. Однако подлинный смысл текста или художественного произведения никогда не может быть исчерпан полностью; приближение к нему – бесконечный процесс» (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Указ. изд. С. 353).

4 Здесь и ниже речь у Бахтина идет, в сущности, о непрерывности культурной традиции. Начиная с 30-х годов Бахтина занимала одна традиция мировой культуры – народно-смеховая. Исследуя жанр романа, Бахтин усматривал его связь с данной традицией, – это касается Р, а также позднего варианта Д. Учение о традиции играет большую роль и в герменевтике Гадамера. В творчестве Бахтина самым ярким примером «герменевтической» (в смысле Гадамера) интерпретации, т. е. понимания на основе традиции, является анализ романа Рабле.

5 Ср.: «Пушкин принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за нею эпохе сказать что-нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего». (Белинский В. Русская литература в 1941 году ⁄⁄ Белинский В.Г. Поли. собр. соч. Т. V. М., 1954. С. 555.)

6 В данном и следующем за ним абзацах О можно распознать «диалогическую» реакцию Бахтина на статью Конрада «Шекспир и его эпоха» из книги «Запад и Восток».

7 Множество наблюдений Бахтина, касающихся драматургии Шекспира (в частности, замечаний о связи Шекспира с карнавальной традицией), имеется в записях Бахтина 40-х годов, названных при публикации «Дополнения и изменения к “Рабле”». – См.: Вопросы философии. 1992. № 1. С. 134–164.

8 Категория жанра пользовалась особым вниманием Бахтина, будучи им глубоко переосмысленной в соответствии с его целостной концепцией бытия и культуры. В 50-е годы Бахтин возвращается к своему замыслу 20-х годов создать жанровую теорию речевого общения: жанры, по мысли Бахтина, «соответствуют типическим ситуациям речевого общения» (ПРЖ. С. 267). Из литературных жанров наиболее разработанной у Бахтина оказалась концепция романа, а также малых жанров, подготовивших, как полагал Бахтин, роман и связанных при этом с народной, по преимуществу смеховой культурой. Вбирая в себя «жизненные» речевые жанры, жанры художественные закрепляют в своей «памяти» идейное содержание жизненных ситуаций. Так жанр оказывается хранителем традиции – «смыслов», оживающих при благоприятных условиях в другие исторические эпохи. Жанр в мыслительной системе Бахтина является посредником между «культурой» и «жизнью», «примирение» которых было одной из целей бахтинской эстетики (ФП).

9 Согласно Шпенглеру, всемирная история – это процесс созидания и разрушения «органических форм», какими видятся ему мировые культуры. Каждая из восьми зрелых культур, будучи раскрытием соответствующего «первофеномена» – «души народа», обладает своим уникальным «образом мира». Культуры замкнуты, будучи завершенными во времени, возврата к старым культурным формам быть не может. Шпенглер отрицает возможность приобщения к ним и в историко-культурном исследовании: «Каждая из великих культур выработала тайный язык своего мироощущения, вполне понятный только тому, чья душа принадлежит этой культуре» (Шпенглер О. Причинность и судьба… Указ. изд. С. 178). И когда Бахтин настаивает на том, что в «большом времени» «нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» (МГН. С. 402), то, полемизируя со Шпенглером, он постулирует герменевтическую «открытость» завершенных и ушедших с исторической сцены культур. В О Бахтин заявляет о диалогической природе этой «открытости»: он создает образ смотрящихся друг в друга ликов культуры, что красиво согласуется с «физиогномикой мирового бывания», – как определил Шпенглер собственную философию.

10 Данный абзац позволяет осмыслить герменевтику позднего Бахтина как возобновление, через проблематику философии культуры, его эстетических идей начала 20-х годов. Бахтин возвращается к представлениям о «вненаходимости» и «другости», вновь полемизирует с идеями «вживания», вспоминает свои старые мысли по поводу зеркального изображения. Эстетика молодого Бахтина в его позднем творчестве оборачивается своей гносеологической гранью, становится методологией «гуманитарного познания».

11 В своем утверждении, что понимание чужой культуры происходит через ее вопрошание со стороны интерпретатора, Бахтин весьма близок западным герменевтическим представлениям. Для Гадамера также принципиально то, что «герменевтический феномен исконным образом включает в себя разговор и структуру вопроса – ответа» (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Указ. изд. С. 434). Вначале, считает Гадамер, в собственном культурно-историческом контексте произведения надо найти тот вопрос, ответом на который оно являлось, – и это будет «вживанием» в чужую культуру, по Бахтину.

Но здесь лишь начало герменевтического исследования, так как затем мы задаем произведению свои собственные вопросы. Понимание произведения для Гадамера так же, как для Бахтина, по своей природе диалогично: в ситуации интерпретации возникает «взаимоотношение, подобное имеющему место во время беседы» (там же. С. 443). Так