— И уж никак не дурак, — добавила я. — Вы умный, Инар. Но вот честный ли? Всё зависит от того, чьим интересам вы тогда служили.

— Не надо меня пытать. Эта история оставила незаживающий шрам на моей душе.

— Отчего бы? И чего вы так побелели-то? Чего испугались?

— Ничего. Я всего лишь невротик и мне противопоказаны сильные переживания. Поэтому я стараюсь не возвращаться даже мысленно туда, где претерпел столько мук и унижений.

— От Ал-Физа?

Инар молчал.

— Или это был отец жены Ал-Физа? Тот, кто всех и пытал в Департаменте Безопасности.

— У главы Департамента Безопасности всегда чистые руки, коими он не прикасается к грязным делам. Он производит чисто интеллектуальную работу. Там есть штатные палачи. Или любители, так скажем, вроде Ал-Физа… Но зачем вы пытаете меня?

— Почему же вы не прогоните меня? И почему вы отвечаете на мои вопросы, которые для вас мучительны?

— О, если бы я смел вас прогнать… но не смею. И не вы сама, а слишком уж значительные и скрытые от ваших глаз силы поставили меня здесь вашим телохранителем, можно и так сказать.

— А вам так хочется меня прогнать, — злилась на его уклончивость я. — Я вас раздражаю?

— Нет, — ответил он.

— А вы меня раздражаете настолько, что глаза бы мои вас не видели.

— Я об этом знаю, — спокойно ответил он.

— Скажите хотя бы ответную дерзость!

— Зачем? — всё также спокойно спросил он. — У вас больше нет ко мне вопросов? А то я очень уж занят.

Дальнейшее было сказано наобум, лишь бы его задеть, — Может, это вы были тем доносчиком?

У него дрогнуло лицо, как если бы это было не само лицо, а его отражение в воде. Он с усилием поджал губы и вперился мне в глаза. Они были такие чёрные, как у Чапоса, пожалуй. Только у Чапоса зрачки сияли свирепым и фиолетовым светом, а у Инара зрачки были тускловатые, как и весь он в целом.

— Поэтому вы и стали рабом Тон-Ата, что он пощадил вас, — выпалила вдруг я. — Иногда Тон-Ат по непонятным причинам щадил тех, кто причиняли ему вред. Как правило, это были те, кто выполняли чужие приказы. А потом они всегда становились его безропотными служителями. Вот и вы стали рабом без права освобождения. Вы же сами сказали, что тот, кто властен над собой, не может быть ничьим рабом. Но вы же раб Тон-Ата! Причём ваше раболепие таково, что вы и теперь его боитесь.

Откровения, с которыми неизвестно что и делать

— Да, — произнёс он, входя в обладание над своими чувствами, так и не расшифрованными мною, — Потому что невозможно обычному человеку быть свободным перед нечеловеческой силой. А я говорил вам про обычных людей, хотя и наделённых властными инструментами могущества. Для Тон-Ата же их могущество мало отличается от обычного топора. Топор может проломить голову, но не сам же по себе. Его можно вырвать из рук нападающего, отшвырнуть, выбросить прочь, бросить в переплавку. Тон-Ат способен парализовать любую душу. Загнать её в необратимый мрак даже при жизни. А может и вылечить душу, покалеченную воздействием внешнего, как правило, зла. Тем более легко может вылечить всякое умственное расстройство, если причина поломки заключена в самом организме человека. Тон-Ат вылечил меня от глубокого повреждения психики, моя госпожа, столь нелюбезная ко мне по причине для меня непонятной. Я не мог есть, спать, не мог уже работать, боялся выходить на улицу… короче, был обречён на погибель… такая вот приключилась со мною беда…

— Что же стало причиной такого несчастья?

— Я сломался и физически, и психически после того, как меня подвергли истязаниям там, откуда редко кто выходит живым, а уж прежним никогда. Я ничего и не мог сказать про вашего отца потому, что я о нём ничего не знал. Я прикрывал своего тогдашнего господина Ал-Физа, ввязавшегося в такие дела, которые хотя и удалены от настоящего времени, подобны старому потревоженному, но страшному оружию с его дремлющей смертоносной силой… Лучше никогда и никому этого уже не тревожить. Тем более вам, маленькой женщине, зачем о том знать?

— Меня интересует лишь мой отец, его гибель. А у Ал-Физа был свой сильный защитник, тот же его тесть…

— Хромоногий глава Департамента Безопасности не смог бы защитить Ал-Физа по той причине, что его самого могла схватить служба безопасности самой Коллегии Управителей, если бы я выдал всё, что и знал об Ал-Физе. Они не особенно-то и доверяли хромоногу, если сразу же ухватились за меня, как за самое слабое звено, как им показалось… Они боялись, что заговорщики уйдут, так сказать, в глубокую воду, и никого уже не ухватишь за скользкие хвосты. Так оно и получилось впоследствии, и моя заслуга в этом тоже есть. Пока они потрошили мелкую рыбёшку, крупная рыба ушла в недоступную для них пучину. А я был выброшен подыхать, меня не уничтожили, как ту самую ничтожность, никому не нужную мелюзгу, схваченную всего лишь по ошибке, как те и решили. И только брезгливо отбросили наполовину издохшего, предоставив самим обстоятельствам меня и доконать… Мой отец и моя несчастная мать приволокли меня в глухомань, где надеялись исцелить, да куда там! От трупа меня отличало лишь то, что я дышал. Была такая женщина в имении Ал-Физа, — няня его детей, доброты нездешней, по имени Финэля. Она тоже пыталась лечить меня, но когда поняла, что бессильна, обратилась к Тон-Ату. Он был когда-то в её молодости её же учителем по искусству врачевания. Мой целитель, а потом уж повелитель, — как вы и подчеркнули с намерением унизить моё достоинство, хотя служить ему было делом чести для меня, — Тон-Ат наделил меня новой душой, вытянув меня, если по сути, из пасти надвигающегося безумия. А оно, поверьте, страшнее смерти. Потом и физическое здоровье худо-бедно, но восстановилось. Я, между прочим, был частично и парализован… — у Инара вдруг задёргалась одна половина лица, и мне стало страшно, что его опять парализует. Я догадалась вдруг о причине его внешней бесстрастности, у него был повреждён лицевой нерв! От того и лицо его было столь неподвижным.

— Простите мою бестактность, Инар! Но я же ничего не знала. Ал-Физ должен был отдать вам за такую, как вы выразились «услугу», половину своего имения!

— Если и была услуга, то лишь себе самому. Я же понимал, что раскрой я рот, меня бы тоже уничтожили заодно со всеми. Всякую мелочь тоже подгребли бы без остатка ради